Творчество Айвазовского

лет, Айвазовский будет памятью возвращаться к этому городу и в восхищении

воспевать в своих картинах его волшебную красоту.

Художник воссоздал на своих полотнах недвижные, словно уснувшие,

воды лагуны, в которых отражаются, удваиваясь, совершенные в своей

архитектурной красоте венецианские дворцы, кампанилы и самые обычные

строения. Неслышно скользят по тихой воде гондолы, непременная примета

венецианской жизни. От прозрачного неба, тихой воды, медленного движения

гондол веет покоем, гармонией, идиллией природы и жизни.

В Венеции, в армянском монастыре Святого Лазаря уже много лет жил

старший брат Айвазовского – Габриэл. Он принял монашество и жизнь свою

посвятил ученым занятиям богословием, языками и переводами, став крупным

ученым-теологом. Братья встретились после многих лет разлуки. Художник

некоторое время жил в монастыре. Монахи поселили Айвазовского в келье,

которую когда-то занимал великий Байрон. Английский поэт был настолько

увлечен людьми и обстановкой монастыря, что начал изучать армянский язык и

даже издал англо-армянский словарь. Айвазовский на склоне лет написал

картину, изображающую Байрона среди монахов армянского монастыря. С братом

у Айвазовского никогда не прерывалась связь. В знак расположения и

благодарности художник посвятил монастырю одну из картин, написанных в

Венеции.

За несколько первых месяцев жизни в Италии Айвазовский побывал,

кроме Венеции, во Флоренции, которая встретила его величественными

соборами, прекрасными коллекциями картин великих мастеров Возрождения в

галереях Уффици и Питти. Художник объехал все Неаполитанское побережье,

работал в Сорренто, Амальфи, Вико; в самом Неаполе ему не терпелось ощутить

особенность ландшафта, увидеть прибрежные пейзажи, побывать в тех местах,

где работал любимый и высокочтимый им Сильвестр Щедрин.

Двигаясь по дорогам Италии, он всматривался в синеву неба, ясный

рисунок холмов Тосканы, плоские кроны горделивых пиний, чутко улавливая

богатое разнообразие оттенков утреннего, полуденного или вечернего неба.

Память художника фиксировала, как огненный шар солнца медленно опускался в

море, и тогда на зыби волн начинали играть причудливые оттенки золотого

цвета. Эти первые впечатления, пополняясь новыми, возрождались на холстах

под его кистью.

Рим потряс Айвазовского. «Я видел творения Рафаэля и

Микеланджело, видел Колизей, церкви Петра и Павла. Смотря на произведения

гениев и громады, чувствуешь свое ничтожество! Здесь день стоит года», -

писал он в Петербург о своих первых впечатлениях от Вечного города. «Я, как

пчела, сосу мед из цветника, чтобы принести благодарную дань царю и матушке

России», - заканчивал он свое письмо.

Обосновавшись в Риме, Айвазовский часто встречался с Николаем

Васильевичем Гоголем, с которым познакомился в Венеции, они вместе

совершили поездку во Флоренцию. Осторожный на новые знакомства Гоголь

быстро сошелся с Айвазовским. «Низенький, худощавый с весьма длинным

заостренным носом, с прядью белокурых волос, часто падавших на маленькие

прищуренные глазки, Гоголь выкупал эту неприглядную внешность любезностью,

неистощимою веселостью и проблесками своего нескончаемого юмора, которыми

искрилась его беседа в приятельском кругу», - таким увидел художник

знаменитого писателя. Судьба была щедра к Айвазовскому на интересные

встречи, знакомства и дружбу. Вечерами он часто бывал в маленькой квартирке

Гоголя, которую тот называл «моя келья». Туда приходил друг Гоголя,

художник Александр Иванов, погруженный в работу над своей картиной Явление

Христа народу. Здесь бывали писатели Иван Панаев, Василий Боткин, многие

художники. Душой этого кружка был Гоголь, которого все любили. О близости

художника и писателя свидетельствует эпизод с портретом Гоголя, исполненный

Александром Ивановым, который Гоголь выпросил у Иванова, чтобы подарить

Айвазовскому.

Работал Айвазовский с упоением и очень быстро, испытывая

наслаждение от процесса творчества, от того, как возникают под кистью из

бесформенных поначалу мазков облака, воздух, линия берега, движение волн.

За несколько первых месяцев жизни в Италии в 1840 году Айвазовский написал

тринадцать больших картин. В следующем – семь, еще через год – двадцать. В

их число не входят работы небольших размеров, альбомы рисунков, набросков,

которые художник делал постоянно, находясь в дороге, за дружеской беседой

или размышляя над новым сюжетом для большого холста.

Здесь, в Италии, окончательно сложился метод работы Айвазовского.

Он был очень индивидуален, ни на кого не похож. «Когда я уезжал в Италию, -

рассказывал художник, - мне твердили все в виде напутствия – с натуры, с

натуры пишите!.. живя в Сорренто, я принялся писать вид с натуры с того

самого места, с которого в былые годы писал С. Щедрин… писал я ровно три

недели. Затем точно также написал вид в Амальфи. В Вико написал две картины

по памяти. Закат и восход солнца. Выставил все – и что же оказалось – все

внимание публики было обращено на фантазии, а эти проходили мимо – как

давно знакомые». Для себя Айвазовский раз и навсегда сделал вывод, что

особенности его восприятия природы, зрительной памяти, воображения,

наконец, темперамента не совмещаются с характером работы на натуре. Он не

мог сидеть с мольбертом и кистями у берега моря и, часами наблюдая

изменчивость освещения, движение волн, кропотливо переносить это на холст.

Его феноменальная память удерживала множественные состояния атмосферы,

эффектные, единственные в своем роде мгновения жизни природы, а

выработанная годами, отточенная техника, филигранное профессиональное

мастерство позволяли безошибочно и убедительно воспроизводить созданную

воображением картину природы.

Айвазовский выработал свою теорию. Он был убежден, что «движение

живых стихий неуловимо для кисти: писать молнию, порыв ветра, всплеск волн

– немыслимо с натуры. Для этого художник должен запомнить их, и с этими

случайностями, равно как и эффектами света и теней, составлять сою

картину». Способ его работы был очень индивидуален. Он начинал писать

картину с изображения неба или, как он любил говорить, - воздуха. И как бы

ни был велик холст, он заканчивал эту часть картины в один сеанс, не отходя

от холста иногда по двенадцать часов кряду. Этим достигалось ощущение

особого единства цвета, воздушной атмосферы, убедительности и правдивости в

ее передаче.

В мастерской художника обычно стояло несколько картин –

законченных и только начатых. Но завершенные работы не задерживались долго,

на них всегда имелись покупатели. Известность Айвазовского быстро росла. На

одной из выставок в Риме он экспонировал несколько своих картин, о которых

с восторгом писали итальянские газеты, открывая новое имя русского

художника.

Многие его картины, изображающие восходы, закаты, лунные ночи,

морские бризы, написаны, кажется, с непринужденной, покоряющей легкостью.

Они воспринимаются как музыкальные или стихотворные импровизации. В начале

XIX столетия в поэзии и в музыке сложилась традиция публичной импровизации.

Ею увлекался Адам Мицкевич, непревзойденным и тончайшим мастером ее был

Фредерик Шопен. Айвазовский слышал легкие музыкальные фантазии Глинки. В

художественных салонах Петербурга, Москвы, европейских столиц звучали

музыкальные и поэтические импровизации. В них привлекала видимая легкость и

одновременно таинственность рождения в присутствии зрителей или слушателей

законченного произведения. Но за этим стоял высокий профессионализм.

В популярности, разрастающейся славе Айвазовского, быстроте, с

которой возникали все новые и новые закаты, восходы, лунные ночи, таилась

большая опасность – стать просто модным художником, писать, учитывая лишь

невзыскательный вкус публики, ожидавшей того, что для нее привычно, что

легко воспринимается и ласкает глаз. В сотнях, а потом и тысячах картин,

созданных Айвазовским, конечно, не все равно значимо, не всегда быстрота

работы шла на пользу картине. От возможной облегченности и поверхности в

творчестве, от излишней доверчивости похвале Айвазовского предупреждал

своими советами его петербургский друг и доброжелатель Томилов, когда писал

ему о том, что, как детей можно закормить насмерть, так и дарование можно

захвалить насмерть. Художник будет продолжать писать, «но не работать,

почитая себя гением, а то дарованию его - конец». Испытание славой – самое

тяжелое испытание. Если художник выдерживает, преодолевает его, значит,

правду, истину в искусстве он ценит выше, чем себя.

Айвазовского всегда спасала его искренняя, безграничная любовь к

искусству, феноменальная трудоспособность, неподдельность чувств, которые

выражались в его созданиях. Не случайно поэтому картины его вызывали

восхищение не только публики, но и профессионалов-художников и истинных

знатоков и ценителей искусства. Свое изумление искусством Айвазовского

выразил известный английский художник-маринист Уильям Тёрнер, живший

в 1842 году в Риме. Шестидесятилетний мастер сочинил на итальянском языке

восхищенные стихи по поводу картины Неаполитанский залив лунной ночью: «На

картине твоей вижу луну с ее золотом и серебром, стоящую над морем, в нем

отражающуюся. Поверхность моря, на которую легкий ветерок нагоняет

трепетную зыбь, кажется полем искорок… Прости мне, великий художник, если я

ошибся, приняв картину за действительность, но работа твоя очаровала меня,

и восторг овладел мною. Искусство твое вечно и могущественно, потому что

тебя вдохновляет гений».

Более спокойными и сдержанными, а потому, возможно, и более

весомыми кажутся слова великого художника и великого труженика в искусстве

Александра Иванова. В письме к родным из Рима он написал: «Айвазовский

человек с талантом. Воду никто так хорошо здесь не пишет. Айвазовский

работает скоро, но хорошо, он исключительно занимается морскими видами, и

так как в этом роде нет здесь художников, то его заславили и захвалили».

Вдумчиво и трезво оценивал Айвазовский свою популярность: «Скажу

о главном, - писал он Томилову, - все эти успехи в свете – вздор, меня они

минутно радуют и только, а главное мое счастье – это успех в

усовершенствовании, что первая цель у меня». Анализируя характер своей

живописи, манеру свои успехи, он тогда же говорил: «Теперь я оставил все

эти утрированные краски, но между тем нужно было тоже их пройти, чтоб

сохранить в будущих картинах приятную силу красок и эффектов, что весьма

важная статья в морской живописи».

С удовольствием работая над разнообразием морских пейзажей,

стремясь не повторяться в их сюжетах, Айвазовский всякий раз искал новых

оттенков освещения морской воды или облаков, состояния атмосферы. Но он

стремился найти и свою, новую тему в пейзаже, свойственную только ему.

Такой картиной стала большая композиция которую художник назвал Хаос. Она

изображает движение необузданной первозданной стихии, которую озаряет

комета, являя собою создателя стихий – неба, земли, воды. За основу идеи

картины Айвазовский взял слова из книги Бытия: «Земля же была безвидна и

пуста и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою». Картина привлекла

внимание Папы Григория XVI. Он приобрел ее для Ватикана и наградил

художника золотой медалью. Гоголь с веселой шуткой поздравил Айвазовского:

«Исполать тебе, Ваня! Пришел ты, меленький человек с берегов Невы в Рим и

сразу поднял Хаос в Ватикане».

Казалось бы, такой шумный успех, признание, слава, которые

сопровождали почти каждое новое произведение Айвазовского, могли создать

атмосферу сплошного праздника, богемности, рассеянной жизни. Но натура

художника не принимала подобного стиля жизни. И от пьянящих увлечений его

тоже спасал главный, и пожалуй, единственный интерес – его творчество,

которому было подчинено все. Первоначальные материальные затруднения –

половину скромного содержания, что он получал от Академии художеств,

Айвазовский отсылал матушке в Феодосию – вскоре закончились. Продажа картин

приносила достаточное и уверенное обеспечение. Это давало возможность

художнику много путешествовать. Он предпринял поездку в Испанию, на Мальту,

посетил Англию, Францию, Швейцарию, Германию, Голландию. Его влекли места,

где он мог пополнить свои впечатления, связанные с морем, традициями

маринистической живописи, накопить новый опыт. Айвазовский не упускал

возможности выставлять свои картины в европейских городах.

На каждой выставке ему сопутствовал успех. Один из

соотечественников записывал в своем дневнике впечатления от картин

Айвазовского на римской выставке: «С каким восторгом говорили мы это «наш»

в Риме, с какой гордостью смотрели мы на слово Russo, написанное под его

картинами». Курьезные отзывы появились неожиданно в берлинских газетах.

Мастерство в передаче воды, тончайших световых эффектов вызывало такое

изумление, что критики решили – очевидно, русский художник глухонемой.

Только при недостатке слуха и речи может так остро развиться зрение.

За выставленные в Лувре картины Айвазовский был награжден золотой

медалью. Парижские газеты писали, что при таком успехе, который имеет

русский живописец в Европе, он вряд ли захочет вернуться в Россию. Но

именно эти предположения ускорили возвращение Айвазовского в Петербург.

«Это побудило мня сократить время пребывания моего за границей на два года,

- объяснял он причину своего возвращения в Россию и продолжал – Рим,

Неаполь, Венеция, Париж, Лондон, Амстердам удостоили меня самыми лестными

поощрениями, и внутренне я не мог не гордиться моими успехами в чужих

краях, предвкушая сочувственный прием на родине».

К 27 годам он стал членом Петербургской, Римской и Амстердамской

Академии художеств.

Художник Главного Морского штаба

В середине лета 1844 года завершилось четырехлетнее пребывание

Айвазовского в Европе. Он вернулся на родину, увенчанный признанием,

европейской славой. Друзья художника с радостью отмечали его возвращение.

Академия художеств в сентябре удостоила своего бывшего ученика званием

академика, а через несколько дней последовало распоряжение Министерства

Императорского двора о причислении его к этому ведомству со званием

живописца Главного Морского штаба «с правом носить мундир Морского

Министерства и с тем, чтобы звание сие считалось почетным без производства

денежного содержания».

В истории отечественного искусства подобное причисление художника

к высшему Морскому ведомству было первым. Оно свидетельствовало о признании

исключительных заслуг молодого живописца в столь специфической области

живописи, как изображение событий, связанных с военно-морской историей. Оно

свидетельствовало и о большой заинтересованности в том, чтобы художник и в

дальнейшем искусством своим прославлял историю российского флота. В этом

интересы художника и Морского министерства во многом совпадали.

Художник любил и умел писать корабли. Еще мальчиком он рисовал

безымянные парусники на случайных листах бумаги. Позже, в Петербурге,

будучи учеником Академии, он населял свои морские пейзажи большими и малыми

кораблями, военными бригами с наполненными ветром парусами. Он изображал

контрабандистов на шхунах, подплывавших к одиноким кораблям, или целые

флотилии, входившие в порт.

Впервые девятнадцатилетним юношей Айвазовский был официально

прикомандирован в качестве художника на корабли Балтийского флота в 1836

году. Великий князь Константин Николаевич, тогда еще ребенок, а в будущем

генерал-адмирал русского флота, со своим наставником Ф. П. Литке совершал

плавание для учебных практических занятий на военных кораблях по Финскому

заливу и Балтийскому морю. Это было первое знакомство молодого живописца с

русским военным флотом, начало его привязанности и творческой связи с

военными моряками. Он близко сошелся с замечательным талантливым человеком

адмиралом Литке, бывшим не только выдающимся мореплавателем, но и ученым-

географом. Общение с ним обогащало Айвазовского, вызывало желание не только

видеть, но понимать, узнавать суть явлений, выстраивать знания в логическую

цепь. Судьба не раз еще сведет знаменитого ученого-мореплавателя и

художника. В этом первом плавании Айвазовский узнал уклад жизни на боевых

суднах и в деталях познакомился с конструкцией парусных кораблей, со всей

сложной системой их управления.

Вновь с адмиралом Литке Айвазовский отправился в плавание

несколько лет спустя, в 1845 году, но уже в южные моря к берегам Турции,

Малой Азии, к островам Греческого архипелага. Экспедиция посетила Смирну,

Синоп, развалины Трои. Плавание оставило незабываемое впечатления. Они

легли на благоприятную почву. Двадцативосьмилетний художник с вполне

определившейся склонностью к изображению не столько повседневных явлений

жизни и состояний природы, сколько выходящих за пределы обыденного,

заключающих в себе нечто необычное, возвышенное, нашел в природе Востока и

архитектуре южных и восточных городов особенно привлекательные для себя

мотивы. Молодого мариниста привлекла красота Мраморного моря с его

недвижной поверхностью, необычным цветом воды, отчего оно и получило свое

название. Его поразила причудливая красота Константинополя, бухты Золотой

Рог. Развалины древней Трои будили воображение, погружали мысли в бездны

истории. Греческие острова, словно уснувшие корабли, каждый со своей

неповторимой формой и цветом, недвижно лежали в водах Средиземного моря.

Изрезанная линия берегов со множеством бухт, невысокие горы, покрытые

зеленью, вызывали в памяти и воображении древние мифы и не столь уж далекую

историю борьбы греческих патриотов за свободу своей земли.

Во время плавания Айвазовский не брался за кисти, но не выпускал

из рук карандаша, заполняя рисунками сотни альбомных листов. Остров Родос с

высокими береговыми башнями, берега Крита и Хиоса, земли Леванта, очертания

Константинополя, множество других рисунков прибрежных городов, легких

парусников на воде и, наконец, рисунков облаков, составляющих

фантастические небесные видения, - все эти художественные трофеи,

привезенные домой, имели самостоятельную художественную ценность. Но они же

ложились в основу картин, которые писались по возвращении, а затем и на

протяжении многих последующих лет.

В плавании художник вновь наблюдал повседневную корабельную

жизнь, тщательно изучал особенности конструкций парусных судов.

Не только в мирных и безмятежных морских экспедициях приходилось

Айвазовскому принимать участие. Когда в 1839 году в Крыму представилась

возможность вместе с пятнадцатью судами под управлением контр-адмирала

Корнилова быть участником военных маневров у берегов Кавказа, Айвазовский с

юношеским нетерпением ждал отплытия кораблей из Феодосийской бухты. «Вот

уже пароходы и флот стоят перед моими глазами для принятия войск,

послезавтра надеюсь увидеть то, чего не видел и может быть никогда в жизни

моей не увижу». Благодаря участию в этом походе он познакомился и сблизился

с великими русскими флотоводцами М. П. Лазаревым, В. А. Корниловым, П. С.

Нахимовым. Дружба с ними продолжалась десятки лет. О многих из их подвигов

он рассказывал в своих картинах.

Айвазовский наравне с солдатами принял участие в деле при Субаши,

высадившись в рядах атакующих на берег. «Все мое вооружение состояло из

пистолета и портфеля с бумагою и рисовальными принадлежностями», -

вспоминал художник. Корабли «Колхида» и «Силистрия», на которых плавал

Айвазовский, прославились через несколько лет во время Крымской войны.

Став художником Главного Морского штаба, Айвазовский получил

первый официальный заказ – исполнить виды Кронштадта, Ревеля, Петербурга со

стороны моря, крепостей Свеаборг и Гангут.

Художник и раньше с увлечением писал виды приморских городов. Его

альбомы полны топографически точных и художественно выразительных зарисовок

всех многочисленных портовых городов, где ему приходилось бывать. Эти

рисунки служили затем той памятной книжкой, которой пользовался художник

при работе над большими холстами. Подобные заказы на исполнение видов

приморских городов и российских портов Айвазовский получал неоднократно. В

серию таких картин входили и виды Севастополя, Одессы, Николаева, Керчи.

С особым удовольствие он писал Севастопольский рейд с красавцами

кораблями, торжественно входящими в бухту. Их четкие легкие силуэты,

красивый ажурный рисунок мачт воспроизведены в картине с абсолютной

точностью, что вовсе не делает картину скучным чертежом. Изображая Одессу

со стороны моря, художник написал ее освещенной лунным светом, и картина

наполнилась поэтическим настроением. Так, казалось бы, сухой официальный

заказ под рукой мастера преобразился в художественное произведение.

Когда же Айвазовский начал писать серию картин из истории великих

морских сражений российского флота, начиная с баталий Петра, то фантазия

художника, мастерство живописца соединились с совершенным знанием истории

сражений и с точностью воспроизведения на холсте всех особенностей

корабельной оснастки и «поведения» кораблей во время боя. С высоким

художественным мастерством и чутьем Айвазовский реконструировал морские

баталии XVIII века: Гангутское сражение, знаменитый бой в Хиосском проливе

и сражение при Чесме, состоявшееся в июне 1770 года. Победа при Чесме –

одна из самых славных страниц истории российского флота времен русско-

турецкой войны 1768-1774 годов. Турецкий флот, запертый русскими кораблями

в Чесменской бухте при неравном соотношении сил, был полностью разбит.

Страницы: 1, 2, 3, 4