Курсовая работа: Эволюция советского терроризма

Тема эсеровского терроризма неизменно присутствовала и в последующих исследованиях К.В. Гусева. Автор для обозначения ПСР использовал дефиницию "кадеты с бомбой". Политические последствия терроризма, по его мнению, были крайне ничтожны. Сама по себе террористическая тактика оценивалась как проявление эсеровского индивидуализма, а индивидуализм - как следствие увлечения терактами. Деструктирующее значение терроризма для самой ПСР усматривалась К.В. Гусевым в автономизации Боевой организации. Под сомнение ставилась даже революционная сущность эсеровского терроризма. Для обозначения террористического направления борьбы применялся специальный термин "революционаризм".

Монография К.В. Гусева и Х.А. Ерицяна "От соглашательства к контрреволюции (Очерки истории политического банкротства и гибели партии социалистов-революционеров)" (1968) явилась первым трудом, в котором история образования эсеров рассматривалась на всем ее протяжении. Изучению истории начального террористического периода ПСР отводилась одна глава, тогда как периоду "банкротства" - шесть глав монографии. Тактика эсеров характеризовалась как авантюристическая. Социалисты-революционеры обвинялись в двух, казалось бы, противоположных грехах: с одной стороны, в авантюризме, с другой - в реформистской умеренности. Диалектический метод исследования, декларируемый в советской историографии, позволял эти противоположности представить как две стороны одного явления. Определенное расширение фактического материала по эсеровскому терроризму наблюдается в следующей книге К.В. Гусева "Партия эсеров: от мелкобуржуазного революционаризма к контрреволюции" (1975).

Утверждение некоторых исследователей, что новый период в истории изучения истории социалистов-революционеров, а соответственно ассоциировавшейся с ними темы революционного терроризма начался с публикации в 1963 г. труда К.В. Гусева "Крах партии левых эсеров" (а по изучению начального периода ПСР - с издания в 1968 г. монографии В. Гусева и Х.А. Ерицяна "От соглашательства к контрреволюции"), не совсем точно. Ряд публикаций был издан до указанной даты. Другое дело, что во всех этих работах история ПСР изучалась не как самостоятельная тема, в чем первенство К.В. Гусева бесспорно, а через призму борьбы большевиков и ленинской критики эсеровской террористической тактики.

Общей отличительной особенностью трудов нового периода являлся отказ от однозначной трактовки эсеров как контрреволюционеров и разделение истории ПСР на два этапа - демократический и контрреволюционный. Причем, активная террористическая деятельность эсеров связывалась с демократической эпохой. Но критиковать, даже больше установленной нормы, было более идеологически безопасно, чем превзойти планку хвалебных отзывов, что грозило автору быть заподозренным в симпатиях к чуждой компартии системе взглядов. Данным обстоятельством был обусловлен тот факт, что большинство работ по истории эсеров посвящалось второму периоду, определяемому как "крах" или "банкротство" политики социалистов-революционеров. Тема же терроризма оказывалась на периферии исследовательских разработок.

На ортодоксальных позициях советской историографии в интерпретации индивидуального политического террора стоял Б.В. Леванов. По его мнению, терроризм поглотил всю остальную деятельность ПСР. Увлечение террористическими приемами ввиду необходимой для осуществления терактов конспирации создало почву для провокации. Разоблачение Е.Ф. Азефа, утверждал Б.В. Леванов, окончательно дискредитировало террористическую тактику, устранив героический ореол террористов, сохранявшийся со времен "Народной воли" в представлениях определенной части революционно настроенной интеллигенции.

Особенно плодотворным в изучении истории ПСР, включая опыт ведения ей террористической борьбы, был 1968 г. Таким же он оказался и в западной историографии. Подобную творческую активность можно объяснить актуализацией тематики партийной борьбы в Росси начала XX в. в связи с 50-летием Октябрьской революции. В 1968 г. по связанным с историей ПСР вопросам были защищены кандидатские диссертации 3.3 Мифтахова, В.Г. Хороса, Б.В. Леванова (диссертации Хороса и Леванова переизданы в виде книг соответственно в 1972 и 1974 гг.). В исследовании Мифтахова доказывалось преобладание демократических и прогрессивных черт у социалистов-революционеров в годы формирования партии, а соответственно активной террористической деятельности. В заслугу В.Г. Хоросу можно поставить тот факт, что в качестве основного источника исследования он рассматривал произведения теоретиков эсеровского движения, а не их критиков из большевистского лагеря. Обычно история социалистов-революционеров преподносилась в хронологическом отрыве от развития общественного движения XIX века. Исследование В.Г. Хороса представляет собой один из редких случаев рассмотрения эсеровского движения через призму истории народничества. Автор ввел в научный оборот ставший впоследствии хрестоматийным термин "неонародничество". Если прежде в советской историографии эсеры преподносились как наследники либерального народничества, то В.Г. Хорос писал о возрождении радикально-демократических идей в эсеровской среде: "Если в начале 90-х годов субъективистские теории народников выступали преимущественно своей консервативной, оппортунистической стороной, то теперь идеология народничества постепенно обретает радикально-демократический характер".

В отличие от работы В.Г. Хороса, в монографии Б.В. Леванова количество ссылок на произведения В.И. Ленина и документы эсеровского происхождения относятся как 3: 1, а со ссылками на архив - как 15:

1. Кроме того, цитировался И.В. Сталин, что, по-видимому, отражало неосталинские тенденции в политическом развитии страны. Как уже отмечалось, в хрущевское время И.В. Сталин рассматривался не как критик мелкобуржуазной идеологии, а как политическая фигура, оказавшаяся отчасти подверженная ее влиянию. Сопоставление исследований В.Г. Хороса и Б.В. Леванова, проведенных в одно время, свидетельствуют против упрощенной трактовки о полном единообразии мнений советских авторов. Другое дело, что спектр различий был ограничен едиными идеологическими предписаниями. Б.В. Леванов усилил негативные оценки ПСР периода ее формирования, а о прогрессивных и демократических чертах эсеровской идеологии, в отличие от других исследователей, речи не вел. Смысл деятельности эсеров в первой революции он видел в помехах революционной борьбе большевиков. Основной вред, по его мнению, приносила террористическая деятельность эсеров, сбивавшая народные массы с революционного пути борьбы. "Решению задач революции, - писал Б.В. Леванов, - мешали мелкобуржуазные партии и группы, которые своей идеологией и практической политикой дезорганизовывали революционные силы, отрывали крестьянство от участия в борьбе пролетариата с самодержавием, одурманивали крестьян внесением в их сознание идей мелкобуржуазного социализма. В связи с этим разоблачение мелкобуржуазного мировоззрения, псевдосоциалистической теории и авантюристической тактики мелкобуржуазных партий накануне и в ходе революции 1905-1907 гг. стало одной из главных задач большевистской партии. Большевизм окреп и закалился в неуклонной борьбе на два фронта - как против оппортунизма в рядах социал-демократии, так и против мелкобуржуазной революционности. Наиболее концентрированное выражение мелкобуржуазная антимарксистская теория и волюнтаристская политика получили в деятельности партии социалистов-революционеров (эсеров)". Ленинские определения эсеров, применяемые автором, больше походили на политическую брань, чем на научный анализ: "Авантюризм и маниловщина, громкие фразы и пустозвонство, истерия и кликушество, хвастливость и взвинченность, безыдейность и беспринципность, расплывчатость и неустойчивость, крикуны, герои революционного визга". В 1978 г. Б.В. Леванов выпустил новую книгу "Из истории борьбы большевистской партии против эсеров в 1903-1917 гг. ", расширив хронологические рамки исследования, но систему оценок начального террористического периода истории ПСР оставив без изменений.

Другой исследователь В.Н. Гинев обратился к изучению начального террористического периода истории ПСР после анализа событий 1917 г. Говоря об актуальности исследования истории социалистов-революционеров, он ссылался на постановление Берлинской конференции коммунистических и рабочих партий Европы 1976 г., что "компартии "считают необходимым диалог и сотрудничество между коммунистами и всеми другими демократическими и миролюбивыми силами. В этом плане они исходят из того, что их всех объединяет, и выступают за устранение недоверия и укоренившихся предубеждений, которые могут воспрепятствовать их сотрудничеству". В.Н. Гинев призывал при изучении истории ПСР руководствоваться ленинским предписанием "выделять из неонароднической псевдосоциалистической шелухи реальное, здоровое демократическое зерно, отделять "плевелы от пшеницы"".

Хотя тактика индивидуального террора входила в арсенал средств различных политических партий России начала XX века, еще в дореволюционные годы сложился стереотип оценок ПСР как главной террористической организации. В советской историографической традиции данные оценки были закреплены в качестве догмы. Некоторые исследователи говорили об индивидуальном терроре не только как о главной, а как о единственной форме борьбы ПСР.В.М. Мухин писал: "Т. к. эсеры не могли рассчитывать на активную поддержку со стороны народа, то им ничего не оставалось как сосредоточить все свои помыслы на самих себе. Единственным возможным средством борьбы для них являлся террор". Историков не смущало, что в программных документах эсеров и в статьях эсеровских теоретиков индивидуальный террор был определен в качестве вспомогательного средства. Так, В.М. Чернов заявлял: "Мы - за применение в целом ряде случаев террористических средств. Но для нас террористические средства не есть какая-то самодовлеющая система борьбы, которая одною собственной внутренней силой неминуемо должна сломить сопротивление врага и привести его к капитуляции... Для нас террористические акты могут быть лишь частью этой борьбы, частью, неразрывно связанной с другими частями... (и) должны быть переплетены в одну целостную систему со всеми прочими способами партизанского и массового, стихийного и целесообразного напора на правительство. Террор - лишь одни из родов оружия... только один из технических приемов борьбы, который лишь во взаимодействии с другими приемами может проявить все то действие, на которое мы рассчитываем". В программной статье, помещенной в "Революционной России", эсеры уверяли: "Мы первые будем протестовать против всякого однобокого, исключительного терроризма. Отнюдь не заменять, а лишь дополнить и усилить хотим мы массовую борьбу смелыми ударами боевого авангарда... ". Данное противоречие советские историки разрешали указанием на несоответствие эсеровской фразеологии и реальных дел. Комментируя вышеприведенную выдержку из "Революционной России", Б.В. Леванов писал: "Старясь модернизировать народническую тактику террора, теоретики партии эсеров не скупились на выдачу "гарантий" против ограниченности терроризма. Они утверждали, что террор якобы выдвинут только в "дополнение", а не "в замену", "вместе", а не "вместо" работы в массах. Но это были лишь слова. На деле же главное внимание эсеров было сосредоточено на организации террористических актов, тогда как прочие методы политической деятельности объявлялись "мелкой работой", не заслуживающей внимания "истинного" революционера".

Хотя представление о приоритете террористического направления в работе ПСР было преобладающим в советской исторической науке, но все-таки не всеобщим. Еще в 1968 г.3.3 Мифтахов посвятил свою кандидатскую диссертацию доказательству иной точки зрения. В автореферате, подытоживая предпринятое исследование, он писал: "Нами предпринята попытка доказать необоснованность утверждения некоторых историков о том, что все силы и средства ПСР были направлены исключительно только на подготовку и совершение террористических актов и что вся деятельность этой политической партии сводилась лишь к одиночным политическим убийствам. Мы предприняли попытку обосновать мысль, что политическим террором занималась не вся партия, а только определенная ее часть, другая часть членов эсеровской парии вела пропагандистскую агитационную работу".А.Л. Афанасьев полагал, что в период революции 1905 - 1907 гг. террор перестал быть для эсеров ведущим средством борьбы, отойдя на второй план перед агитационно-пропагандистской работой. Правда, он аргументировал свое мнение в основном ссылками на то обстоятельство, что В.И. Ленин не высказывался об эсерах как исключительно о террористах.

В конце концов прежнее восприятие ПСР как террористической организации было пересмотрено. В1980 г.Д.Б. Павлов констатировал о преобладании в отечественной историографии взгляда на индивидуальный террор эсеров как о важном, но не первостепенном пункте тактики.

Специальным историографическим вопросом в изучении истории ПСР являлась проблема взаимоотношений ЦК ПСР и Боевой организации эсеров. Хрестоматийной была точка зрения, согласно которой в БО царил дух обособления, отсутствовала отчетность боевиков Центральному Комитету, игнорировались постановления руководства партии. Данное положение было обусловлено сакрализацией террора в эсеровской партии. Сложившаяся ситуация послужила источником развития феномена "азефщины". Одним из первых данную точку зрения высказал в 1922 г.В.Н. Мещеряков, который подчеркивал, что своеобразие организационной структуры ПСР и источником будущих бед партии являлось отсутствие контроля ЦК за деятельностью БО. Данная трактовка стала доминирующей в трудах отечественных историков. Так, А.Ф. Жуков писал: "Боевая организация действовала автономно от партии, была совершенно бесконтрольна, что породило азефщину".

Взаимоисключающими тезисами критики ПСР являлись указания на ее организационный нигилизм и сектантство боевиков. Понятно, что при "организационном нигилизме" законспирированные террористические группы эсеров попросту не могли бы существовать.

Студенческие анархистские беспорядки во Франции 1968-1969 гг. пробудили интерес к анархизму в советском обществе. Однако фактически единственной в советской историографии работой, частично реконструирующей канву анархистского терроризма в России, стал сборник лекций В.В. Комина, прочитанных им в рамках соответствующего спецкурса на историческом факультете педагогического института г. Калинина. Будучи в 1964-1985 гг. ректором Калининского Государственного педагогического института (с 1971 г. переименован в университет), он внес колоссальный вклад в развитие историографии "непролетарских" партий России. Применительно к исследованию темы анархистского терроризма В.В. Комин приводил интересную статистику, из которой следовало, что почти половина терактов осуществлялась несовершеннолетними. Автор отмечал тенденцию перехвата анархистами у эсеров знамени индивидуального террора.

Некоторые эсеровские террористические группы, как, например, в Белостоке, почти в полном составе переходили к анархистам.

В работах других советских авторов анархизм преподносился главным образом в свете борьбы с ним большевистской партии и ленинской критики. Поэтому фактическая сторона анархистского терроризма так и не была репродуцирована.

Долгое время единственным исследуемым неонародническим течением являлись эсеры. Только в конце 1970-1980-х годов были опубликованы монографии, посвященные эсерам (Н.Д. Ерофеев), максималистам (А.Ф. Жуков, Д.Б. Павлов), трудовикам (Д.А. Колесниченко). Опосредовано в них, особенно в трудах, посвященных максималистам, рассматривались некоторые проблемы истории революционного терроризма.

Левым течением внутри ПСР в период ее становления в отечественной историографии принято считать группу, впоследствии образовавшую партию максималистов. Она именовалась советскими авторами не иначе как бандой разбойников и отождествлялась с анархистами. С точки зрения А.Ф. Жукова, максималистские теории периода первой революции были "реакционной утопией", не приближавшей, а отдалявшей социализм, учением, "в корне враждебным марксизму".

Индивидуальному террору эсеров отводилось столь же пристальное внимание, как и эсеровской аграрной программе социализации земли. Террористическая тактика оценивалась как следствие оторванности эсеров от масс. 3.3 Мифтахов лишь намекал на то, что терроризм социалистов-революционеров, в отличие от народовольцев, сочетался с организацией массового рабочего движения. Тем самым устранялось одно из главных отличий эсеров и социалистов-демократов. В провинции местные группы эсдеков и эсеров зачастую выступали в качестве единой организации.3.3 Мифтахов писал: "Во второй половине 80-х годов и в особенности в 90-х годах среди теоретиков народнического и народовольческого толков, происходила своеобразная переоценка ценностей".

В указанный период шел процесс пересмотра прежнего "идейного багажа", поиск новых путей, форм и методов борьбы. Это было вызвано, с одной стороны, тем, что потерпело неудачу "хождение в народ", была разгромлена "Народная воля", с другой стороны, в 90-х годах ощутимо дало о себе знать рабочее движение, был сделан существенный шаг вперед к цели распространения марксизма в России. В этот период мучительных поисков новых идейных форм и методов борьбы народники и уцелевшие народовольцы стали интересоваться марксизмом, начались повальные увлечения рабочим движением. Этот своеобразный период повышенного интереса к движению пролетариата не был продолжительным, но все же наложил определенный отпечаток на социально-политические взгляды некоторой части сторонников народничества и народовольчества. Определенная их часть сделала попытку "примирить" народничество с отдельными положениями марксизма, выполнить заветы деятелей "Народной воли" с учетом новых условий.

Террористическая тактика мелкобуржуазных партий противопоставлялась доктрине вооруженного восстания большевиков. Считалось, что терроризм и восстания несовместимы, хотя в международной практике они весьма часто дополняют друг друга. О.В. Волобуев отмечал, что курс на подготовку масс к восстанию плохо согласовывался с одновременно проводимым курсом на развитие индивидуального террора, имея в виду, что массовое движение и индивидуалистическая борьба являлись противоположными векторами революционной деятельности. Правда, сами эсеры такого противоречия не видели, полагая, что индивидуальный террор способен подтолкнуть народ к выступлению.

В советской историографии господствовала тенденция преуменьшения роли мелкобуржуазных партий в революционных событиях 1905-1907 гг. Зачастую доходило до откровенной фальсификации материала. Как, например, когда пытались уверить рабочих - участников баррикадных боев на Пресне, что руководство восстанием осуществляли большевики, в то время как они точно знали, что их вели в бой эсеры. Во многих монографических работах, посвященных Первой русской революции, отсутствовало даже упоминание о каком-либо участии эсеров в декабрьском вооруженном восстании в Москве. Резюме деятельности ПСР, вынесенное Н.М. Саушкиным, гласило, что участие эсеров в революционной работе фактически сводилось к нулю: "В период вооруженного выступления рабочих Петрограда, а затем Москвы эсеры оказались застигнутыми врасплох. Предшествующая их деятельность не была направлена на подготовку к организованной вооруженной борьбе с царизмом. Хотя эсеры и называли себя революционерами, в период революции они не осуществили ни одного сколько-нибудь значительного, серьезного революционного акта". Правда, В.Н. Гинев признавал участие отдельных членов эсеровской партии в вооруженных боях, но представлял эти факты случайным явлением и утверждал, что деятельность такого рода осуществлялась вопреки предписаниям эсеровского руководства. Даже в 1989 г.Д.Б. Павлов, приводя многочисленные примеры революционной активности эсеров, давал, по сути, ту же оценку: "Что касается эсеровского комитета, то в ходе восстания он ничем себя не проявил, причем такая линия полностью соответствовала пониманию происходящего партийной верхушкой". По традиционной интерпретации событий 1905 г., эсеры выступали и против октябрьской стачки, и против восстания в Москве, и против введения явочным порядком 8-часового рабочего дня, но в конечном счете вопреки своей воле примкнули к революционным силам. Данным оценкам роли ПСР, в частности во Всероссийской октябрьской стачке, противоречит свидетельство большевика Н. Ростова: "Руководство стачкой очутилось в руках с. - р. и ра-дикальствующей мелкобуржуазной интеллигенции". В докладе Штутгартскому конгрессу II Интернационала представители эсеров ставили себе в заслугу, что только члены их партии приняли активное участие в работе Московского отделения ВЖС и в течение Великой железнодорожной забастовки в октябре месяце несколько железнодорожных линий московского района были в их руках. Привлеченные к следствию по делу об участниках декабрьского вооруженного восстания 1905 г., они в один голос показывали о безальтернативности руководящей роли эсеров в ходе подготовки и осуществления восстания. Но после окончания боев социал-демократическая печать, в отличие от эсеровской, многое сделала для мифологизации образа эсдеков на фоне героических событий. Подобным мифотворчеством занимались люди типа Н.А. Рожкова, который, по язвительному замечанию Е.Я. Кизеветтера, "ждал-ждал революцию, даже на бутылку шампанского пари держал, призывал на митингах. к вооруженному восстанию, а когда оно началось, остался в стороне, цел и невредим". Для современного понимания природы терроризма и выработки контртеррористической стратегии вопрос о том, эсеры или социал-демократы руководили вооруженными восстаниями, имеет принципиальное значение. Советские историографические стереотипы лишь нивелировали проблему. Анализ же фактической канвы революции 1905-1907 гг. позволяет утверждать, что именно "террористы", а не "массовики" возглавляли массовые вооруженные выступления.

Утверждению советской историографии об исключительно интеллигентской природе терроризма противоречат факты, когда при осуществлении боевой практической деятельности предпочтение отдавалось партийцам из крестьянской или рабочей среды. К примеру, Г.А. Гершуни, руководствуясь только доводом о принадлежности к пролетариату столяра Ф. Качуры, поручил именно ему убийство харьковского губернатора князя И.М. Оболенского, не удавшееся вследствие психологической неподготовленности исполнителя теракта.

Признавал также особую популярность эсеровских террористов в среде молодежи И.И. Рогозин. Объясняя эту популярность, он писал: "Террористическая деятельность эсеров в условиях нарастания революционного натиска пролетариата создавала эффектные сцены борьбы одиночек с царизмом и привлекала неопытную, неискушенную в политике, неподготовленную к революционной борьбе молодежь. На самом деле отвлекала от революционной борьбы, дезориентировала и дезорганизовывала юношей и девушек". По-видимому, радикализм индивидуальных форм эсеровской борьбы придавал ПСР романтический ореол, что привлекало молодежь. А.Н. Ацаркин выделял в рабочей молодежи города три слоя:

1) фабрично-заводская молодежь крупных предприятий;

2) молодежь, работавшая на средних и мелких промышленных предприятиях; и 3) молодежь, "забитая нуждой, чудовищной эксплуатацией, бесправием в десятках тысяч мастерских, лавок, помещичьих имениях, у кулака, на работе прислугой". С его точки зрения, ПСР получила преобладающее влияние среди двух последних из названных категорий. Именно они, по мнению исследователя, тяготели к культу революционного терроризма.

Сомнение вызывает корректность традиционно выдвигаемой в советской историографии дихотомии: индивидуальный террор - массовая работа. Сами эсеры тактику индивидуального террора рассматривали не как народовольцы - в отрыве от массовой работы, а в тесной взаимосвязи с ней. Попытаемся выяснить, какие цели в интерпретации отечественных историков ставили эсеры.

Во-первых, на террор возлагалась эксцитативная функция, т.е. агитационное воздействие. Б.В. Леванов писал: "В аргументации эсеров была и так называемая теория эксцитативного значения террора. Каждый террористический акт "приковывает к себе всеобщее внимание, будоражит всех... возбуждает всеобщие толки и разговоры", заявляли эсеры. Это значит, что "агитационный", или "эксцитативный", террор сводился к известному воздействию на психику человека. Но "агитационный" террор имел будто бы еще и другую сторону, он мог служить орудием распространения политических идей, он "заставляет людей политически мыслить, хотя бы против их воли", он вернее, чем месяцы словесной пропаганды, и способен изменить взгляды тысяч людей. Террор, стало быть, предпочтительнее, по мнению эсеров, политической агитации устным и печатным словом, потому что он развивает политическое сознание масс гораздо скорее, чем всякие там "бумажные", "говорильные" средства". Таким образом, в эсеровском понимании индивидуальный террор являлся катализатором массовой работы.

Страницы: 1, 2, 3