Дипломная работа: Основные этапы истории русского языка

4. Сумароков и его школа ведут яростную борьбу с галломанией придворно-аристократического круга и его дворянских подголосков, с языком светских щеголей, пересыпавших свою речь французскими (а иногда немецкими) словами. Они видят в этом макароническом жаргоне опасность утраты национального своеобразия русского языка. Сумароков не был пуристом. Он сам вводил новые слова и значения. Он допускал необходимые иностранные заимствования, но был противником порчи языка ненужной чужеземной примесью (см. "Об истреблении чужих слов в русском языке", "Эпистолу о русском стихотворстве").

Однако Сумароков не разрушает, а лишь видоизменяет теорию трех стилей. Но и выдвинутая сумароковской школой норма литературного языка не выдержала испытания истории.

Фонвизин, Державин, Новиков, Радищев с разных сторон и в разных направлениях открывают литературе новые средства выражения и новые сокровища живого слова. Они производят сложную перегруппировку языковых элементов. Их творчество не умещается в рамки теории трех стилей. Возникает разрыв между формально-языковыми схемами литературы и живой семантикой языка народного.

Углубление национальных основ русского литературного языка особенно заметно в поэзии Державина, который, синтезируя стили ломоносовской и сумароковской школы, иногда достигал высокой степени народности реалистического мастерства. По словам Белинского, "с Державина начинается новый период русской поэзии... В его стихотворениях нередко встречаются образы и картины чисто русской природы, выраженные со всею оригинальностию русского ума и речи... Поэзия Державина была первым шагом к переходу вообще русской поэзии от риторики к жизни...". Поэзия Державина не осуществила синтеза всех живых элементов общерусской литературной речи, но подвергла их новому смешению. И в этом брожении и смешении еще определеннее и резче выступили и схематизм теории трех стилей, и контуры уже возникающего общерусского национального языка.

Влияние Ломоносова, Фонвизина и Державина отразилось и на языке Радищева, который, вырабатывая революционный публицистический стиль материалистического направления, широко пользовался риторикой и фразеологией славяно-русского языка, но изменял их смысловую направленность. Вместе с тем Радищев многое черпает из сокровищницы живого родного слова и народной поэзии, свободно смешивая народные элементы со словяно-русскими и западноевропейскими и не придерживаясь традиционной рецептуры учения о трех стилях. Он стремится содействовать развитию в России просвещения "на языке народном, на языке общественном, на языке российском".

В XVIII в. русский язык окончательно утверждается в науке, которая, впрочем, еще очень долго - до 30-40-х годов XIX в., до прилива революционно-демократической интеллигенции, а в отдельных областях почти до эпохи Великой Октябрьской социалистической революции - сохраняла следы своего первоначального симбиоза с церковно-книжной культурой средневековья.

К концу XVIII в. разработка национального русского языка достигает большой глубины. Учение о трех стилях давало возможность широко вовлекать в структуру литературной речи и накопленный веками запас славяно-русизмов, и неистощимые сокровища родного слова. Воздействие западноевропейских языков, принявшее в высших дворянских и придворно-бюрократических кругах антинациональный характер галломании, для русского языка в целом послужило мощным импульсом семантического развития и обогащения; ковались новые формы выражения для передачи понятий, созданных западноевропейской культурой; расширялся круг значений прежних слов (например, в сфере обозначения чувств, настроений, оттенков душевной жизни, их качественных определений, в сфере выражения социальной и психологической атмосферы общественного быта, светского этикета и т. п.; ср. значения таких слов, как плоский, тонкий, живой, трогательный, развлечение, расположение и т. п.): вырабатывались приемы отвлеченного научно-технического и публицистического изложения (ср., например, значения таких слов и выражений: отвлечение - abstractio, abstraction; отвлеченный - abstractus. abstraite, предрассудок - prejuge; непроницаемость - impenetrabilite; переворот - revolution; подразделение - subdivision и т. п.).

К концу XVIII в. процесс европеизации русского языка, осуществлявшийся преимущественно при посредстве французской культуры литературного слова, достиг высокой степени развития. Старокнижная языковая культура вытеснялась новоевропейской. Русский литературный язык, не покидая родной почвы, сознательно пользуется церковнославянизмами и западноевропейскими заимствованиями.

Однако - при всем богатстве и разнообразии форм литературного выражения - в общерусском национальном языке еще не было твердых норм - ни грамматических (особенно синтаксических), ни словарных,тем более что высокий слог и прикрепленные к нему жанры старели или заметно эволюционировали в сторону сближения с живой разговорной речью, а простой слог с его вульгаризмами и диалектизмами уже не отвечал развитому вкусу европеизированной дворянской интеллигенции. Все острее к концу XVIII-началу XIX в. ощущалась потребность в реорганизации литературного языка, в отмене жанровых ограничений, в создании средней литературной нормы, близкой к разговорному языку образованного общества, свободной как от архаизмов славяно-русского языка, так и от вульгаризмов простонародной речи и способной удовлетворить "благородный вкус" просвещенного русского европейца.

Над разрешением этой задачи в разных направлениях работали многие писатели конца XVIII и начала XIX в. (Новиков, Капнист, Дмитриев, Карамзин и др.). Особенное значение для истории русского языка имела литературная деятельность Н. М. Карамзина, с именем которого современники связывали создание "нового слога российского языка".

9

Процесс образования "нового слога российского языка" был связан с борьбой против старой книжной традиции, носившей еще слишком глубокий отпечаток церковнославянского влияния, и против специально-технических и приказно-канцелярских уклонений литературного стиля, шедших еще из Петровской эпохи. Национализация русского литературного языка обязывала к выработке языка светского общежития - по типу новоевропейских языков. Не педант и не ученый, представитель узкой специальности, а светский человек провозглашается творцом и судьей языка общежития, языка цивилизации. На русскую почву пересаживаются принципы позднего французского классицизма, но приобретают здесь совершенно оригинальный характер. "В людской толпе, составленной из глупцов и пересыпанной педантами, - говорил Вольтер, - всегда имеется маленькое отдельное стадо, называемое хорошим обществом". В понятии "хорошего общества" Карамзин - в отличие от Пушкина - не объединял интеллигенции и простого народа. Это светское хорошее общество - законодатель норм литературного выражения. Карамзин и его сторонники выдвигали задачу - образовать доступный широкому читательскому кругу один язык "для книг и для общества, чтобы писать, как говорят, и говорить, как пишут". Для этого необходимы: тщательный отбор наличного языкового материала и творчество новых слов и оборотов (ср. неологизмы самого Карамзина: влюбленность, промышленность, будущность, общественность, человечность, общеполезный, достижимый, усовершенствовать и др.).

Язык преобразуется под влиянием "светского употребления слов" и "хорошего вкуса" европеизированных верхов общества. Изменяются синтаксис и фразеология. Из литературного словаря исключается большая часть слов ученого языка, восходящих к церковнославянизмам. Архаические и профессиональные славянизмы и канцеляризмы запрещены (вроде: учинить, изрядство и т. п.). В литературном употреблении избегаются специальные термины школы, науки, техники, ремесла и хозяйства. Накладывается запрет на провинциализмы и на слова фамильярно-просторечные или простонародные.

В этой реформе нельзя не видеть развития и углубления национально-объединяющих тенденций, направленных на освобождение литературного языка от пережитков феодального прошлого. Но путем соскабливания шероховатостей и демократических угловатостей язык сокращается и даже обесцвечивается. Обнажается социальный фонд "приличных" светских выражений, обобщенных и лишенных индивидуального колорита. Устраняются слишком резкие или слишком простые, грубые и низкие "идеи" и формы их выражения. Действительность облекается риторическим покровом "цветов слога", "полувуалем" описательных выражений и метафор. Из поэзии почти изгнаны прямые обозначения бытовых вещей и действий, их реальные имена; они заменены перифразами. Поэт имеет в своем распоряжении меньше 1/3 общерусского словаря.

Последователь Карамзина П. И. Макаров заявлял: "Вкус очистился; читатели не хотят, не терпят выражений, противных слуху; более двух третей русского словаря остается без употребления". "Новый слог Российского языка" постоянно находится в опасности ограничить свои материалы одними общими местами. Не давая точного, полного и глубокого отражения действительности, он риторически схематизирует и логически классифицирует общие впечатления от действительности и основанные на них абстрактные идеи. Это отвлеченное искусство слова, лишенное живого пульса поэтического творчества.

Грамматика преобразуется одновременно в том же направлении. Сокращаются или стилистически переоцениваются старые морфологические категории высокого слога. Грамматическая свобода простого слога парализуется. Устанавливается строгий порядок слов применительно к строю "новоевропейской фразы". Отступления от него должны быть стилистически или риторически оправданы. Фраза сжимается. Она рассчитана на наименьшую затрату внимания. Регламентированы приемы построения сложных синтаксических объединений, периодов. Число употребительных союзов сокращено (ср. исключение даже таких книжных союзов, как ибо, якобы, в силу того что, ежели и др.). Точно определены формы синтаксической симметрии в соотношении членов периода. Интонации живой речи широко врываются в литературный язык. Карамзинский стиль создан для того, чтобы все замыкать в изящные светские формулы, объяснять и популяризировать. Научный язык приспособляется к языку повествовательной прозы.

"Новый слог Российского языка" не был достаточно демократичен. Но работа, проделанная Карамзиным в области литературной фразеологии и синтаксиса, поистине грандиозна. Карамзин, пишет В. Г. Белинский, "преобразовал русский язык, совлекши его с ходуль латинской конструкции и тяжелой славянщины и приблизив к живой, естественной, разговорной русской речи". "... Карамзин старался писать, как говорится. Погрешность его в сем случае та, что он презрел идиомами русского языка, не прислушивался к языку простолюдинов и не изучал вообще родных источников". Поэтому язык самого Карамзина далеко не русский: он правилен, как всеобщая грамматика без исключений и особенностей, лишен русизмов или этих чисто русских оборотов, которые одни дают выражению и определенность, и силу, и живописность. Русский язык Карамзина относится к настоящему русскому языку, как латинский язык, на котором писали ученые средних веков, - к латинскому языку, на котором писали Цицерон, Саллюстий, Гораций и Тацит.

Школа Карамзина осознала необходимость устранить разобщенность между тремя стилями старой литературы, их жанровую обособленность. Она противопоставила диалектологически разграниченным трем стилям литературы разнообразие салонно-светских стилей, отличающихся "не словами или фразами, но содержанием, мыслями, чувствованиями, картинами, цветами поэзии".

Карамзин выдвинул проблему единства семантической системы русского языка, включенной в круг европейского просвещения.

Карамзин дал русскому языку новое направление, по которому пошли такие замечательные русские писатели, как Батюшков, Жуковский, Вяземский, Баратынский. Даже язык Пушкина многим был обязан реформе Карамзина, которая легла в основу новой грамматической нормализации литературного языка (ср. грамматику Н. И. Греча). Слог Карамзина, по словам современников, "стал слогом всех" (С. П. Шевырев). Однако это было не совсем так.

Отсутствие широкого демократизма и народности, пренебрежение к "простонародному" языку и его поэтическим краскам, слишком прямолинейное отрицание славяно-русской языковой культуры, еще продолжавшей снабжать словарным материалом язык науки и техники, а образами и фразеологией стили художественной прозы и особенно стиха, излишнее пристрастие к европеизмам в области фразеологии и синтаксиса, наконец, надоедливая легкость, сглаженность и манерность изложения в языке Карамзина - не удовлетворяли разные слои современного русского общества. Уже была осознана широкими кругами необходимость демократизации и всестороннего самобытного национального развития языка литературы - научной, политической и художественной - в соответствии с растущими вширь и вглубь общественными потребностями. Сам Карамзин принужден был изменить свое отношение к старорусскому и славяно-русскому языку, когда глубже понял исторические основы национального русского языка, работая над "Историей государства российского". Карамзинское разрешение проблемы народности в русском языке не могло удовлетворить передовые слои русского общества.

Вокруг "нового слога Российского языка" закипела общественная борьба. "Рассуждение о старом и новом слоге Российского языка" (1803, 2-е изд. 1818) А. С. Шишкова - реакционного сторонника церковно-книжной культуры, - несмотря на примесь политических инсинуаций (намеки на связь "нового слога" с "языком и духом чудовищной французской революции") и на порочную методологию "корнесловия", все же вскрыло ряд существенных недостатков карамзинской реформы, связанных с недооценкой культурного наследия славянизмов, с непониманием исторической роли славяно-русского языка и его выразительных средств, а также с аристократическим отношением к народной речи и к народной поэзии. Благодаря работам Шишкова были глубже осознаны соответствия в строе и словаре русского и церковнославянского языков, точнее определились семантические границы между русским и западноевропейскими языками.

Еще более глубоко это несоответствие карамзинской реформы национально-демократическим основам русской литературной речи было раскрыто критиками из лагеря декабристов и примыкающей к ним передовой интеллигенции. "Из слова же русского, богатого и мощного", карамзинисты, - по словам В. К. Кюхельбекера, - "силятся извлечь небольшой, благопристойный, приторный, искусственно-тощий, приспособленный для немногих язык... Без пощады изгоняют из него все речения и обороты славянские и обогащают его... баронами, траурами, германизмами, галлицизмами и барбаризмами". "Да создастся для славы России поэзия истинно русская... Летописи, песни и создания народные - лучшие, чистейшие, вернейшие источники для нашей словесности". Итак, проблема средней стилистической нормы общенационального русского литературного языка не была разрешена Карамзиным, так же как не был решен им и вопрос о слиянии языка письменного с разговорным. Творчество таких великих писателей начала XIX в., как Грибоедов и Крылов, двигалось по другим направлениям, увеличивая стилевое разнообразие литературной речи, вовлекая в систему литературных стилей поэтические достижения живой разговорной речи и фольклора. В передовой литературе начала XIX в. вопрос о новом русском литературном языке, об общерусской норме литературного выражения тесно связывается с вопросом о народности, о национальном развитии, о роли живой народной речи в структуре общенационального языка.

Широкое вторжение в литературу устной народной стихии как основы для организации литературного языка знаменовало собою новый этап в борьбе за общий и единый литературный язык, доступный широким массам. Язык Крылова, по словам Белинского, представляет собой такое неисчерпаемое богатство идиомов, русизмов, составляющих народную физиономию языка, его оригинальные средства и самобытное, самородное богатство, что "сам Пушкин не полон без Крылова в этом отношении".

Крылов возводит народную речь на высшую ступень литературного достоинства. В его баснях живая устная речь обнаруживает всю широту и глубину своих стилистических возможностей. Язык Крылова воспринимался как свободный поток просторечия, пробившийся из недр народного самосознания и разрушивший преграды и нормы карамзинской и европейско-аристократической культуры слова. Крылов широко вводит в строй литературного повествования синтаксис устной речи с его неправильностями и ее выразительным лаконизмом. Он с необыкновенным искусством и лукавой иронией смешивает книжные слова и выражения с разговорными. Его стиль меняется в зависимости от темы, сюжета, экспрессии. И в этом простом слоге, растворившем в себе книжные элементы, Крылов "выразил целую сторону русского национального духа, создав художественную галерею ярких национальных портретов" (П. А. Плетнев). Его афоризмы приобрели значение народных пословиц (Ай, моська, знать она сильна, что лает на слона; как белка в колесе; слона-то я и не приметил; услужливый дурак опаснее врага и мн. др.).

Указав новые пути синтеза литературно-книжной традиции с живой русской устной речью, создав художественные образы глубокого реализма, Крылов подготовил Пушкину путь к народности. Но Крылов не разрешил вопроса о норме национального русского литературного языка - норме, на фоне которой сознавалось бы и свободно развивалось все многообразие жанровых и индивидуально-художественных стилей литературы. Поэзия Крылова была ограничена узкой сферой басни - жанра, еще Ломоносовым прикрепленного к простому слогу. Правда, Крылов сумел придать простому народному слогу басни такую смысловую глубину, силу и национально-реалистическую выразительность, перед которыми меркла безличная европейская элегантность "нового слога Российского языка". Но для создания общенациональной нормы требовались классические образцы национального русского выражения в самых разнообразных жанрах. Эта историческая задача нашла полное решение в творчестве великого русского поэта А. С. Пушкина, который по справедливости считается создателем современного русского литературного языка.

10

В языке Пушкина вся предшествующая культура русской литературной речи нашла решительное преобразование. Язык Пушкина, осуществив всесторонний синтез русской национально-языковой культуры, стал высшим воплощением национально-языковой нормы в области художественного слова. Стремительно пройдя через школу Карамзина и его сторонников, Пушкин в сотрудничестве с декабристами намечает новые пути развития национального русского языка: "Все должно творить в этой России и в этом русском языке", творить на основе "совершенного знания свойств русского языка". Народная словесность с начала 20-х годов становится для Пушкина наиболее ярким выражением духа русского языка, его национальных свойств. Народность для Пушкина менее всего походила на простонародность речи. Народность языка, по Пушкину, определяется всем содержанием и своеобразием национальной русской культуры. Поэтому она может быть вполне оценена "одними соотечественниками". Пушкин признает европеизм, но только оправданный "образами мыслей и чувствований" русского народа. Эти принципы были не отвлеченными правилами пушкинской стилистики, но плодом глубокой оценки современного поэту состояния русского литературного языка. Они определяли метод творческой работы великого поэта. Пушкин объявляет себя противником "искусства, ограниченного кругом языка условленного, избранного", искусства аристократического. "Зрелая словесность" должна иметь своей основой "странное (т. е. самобытное, отражающее творческую оригинальность народа. - В. В.) просторечие". В этой широкой^ концепции народности находили свое место и славянизмы, и европеизмы, если они соответствовали "духу русского языка" и удовлетворяли его потребностям, сливаясь с национальной семантикой. "Простонародное наречие", сближенное с книжным, славяно-русским, - "такова стихия, данная нам для сообщения наших мыслей".

Продолжая по разным направлениям разрабатывать "неистощимый рудник языка славянского", Пушкин, однако, освобождал русский литературный язык от оков церковной идеологии. Например, в таких церковнославянских образах выражен поэтом призыв к революционной борьбе, к народному восстанию:

Ужель надежды луч исчез?

Но нет! - мы счастьем насладимся,

Кровавой чашей причастимся -

И я скажу: "Христос воскрес!"

Пушкин сливал слова и обороты церковнославянского языка с живой русской речью. На таком соединении он создал поразительное разнообразие новых стилистических средств в пределах разных жанров. Он воскрешал старинные выражения с ярким колоритом национальной характеристики. Но Пушкин предупреждал, "что славенский язык не есть язык русский и что мы не можем смешивать их своенравно...".

В пределах общенациональной языковой нормы возможно бесконечное функциональное разнообразие слов и оборотов. Но для этого необходимо "чувство соразмерности и сообразности". "Истинный .вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности", - писал Пушкин. Этот принцип решительно противопоставляется как учению о трех стилях - с прикрепленным к каждому из них кругом слов и оборотов, так и принципу классового отбора слов и выражений в "новом слоге Российского языка". Установив общенародную литературно-языковую норму, Пушкин разрушает все преграды для движения в литературу тех элементов русского языка, которые могли претендовать на общенациональное значение и которые могли бы содействовать развитию индивидуально-художественных композиций и стилей. Те же принципы Пушкин применяет и к европеизмам. В раннем языке Пушкина много галлицизмов (например, в области фразеологии: воин мести, сын угрюмой ночи, листы воспоминанья и др.; в синтаксических конструкциях:

... Грустный, охладелый,

И нынче иногда во сне,

Они смущают сердце мне...

и др.).

Пушкин от них освобождает свой язык. Он противник "калькирования" чужих выражений, перевода их слово в слово. Он борется с синтаксическими галлицизмами. Но Пушкин не отвергает "галлицизмы понятий". "Ясный, точный язык прозы, т. е. язык мыслей" в русской литературе первой четверти XIX в. еще не существовал. "...ученость, политика, философия еще по-русски не изъяснялись". И тут. было чему поучиться на материале французского языка, имевшего богатую и стройную систему выразительных средств для языка прозы - художественной, научной, публицистической. Вовлекая в русскую речь европеизмы, Пушкин исходит из семантических закономерностей самого русского языка и из его культурных потребностей.

Но панталоны, фрак, жилет

Всех этих слов на русском нет.

Принцип всенародной общности языка ведет к отрицанию излишних заимствований. Употребление специальных терминов в общелитературной речи тоже ограничивается Пушкиным. "Избегайте ученых терминов, - писал Пушкин И. В. Киреевскому (от 4 февраля 1832 г.), - и старайтесь их переводить". Процесс образования нового демократического национально-литературного языка был связан со смысловым углублением н образно-идеологическим обогащением живой русской речи. Пушкин производит выбор живых форм словообразования, определяет новые принципы смешения разговорно-русских конструкций с книжными.

Пушкин отбирает и комбинирует наиболее характеристические и знаменательные формы народной речи, семантически сближая литературный язык с "чистым и правильным языком простого народа".

От этого чистого и правильного языка народа, от языка народной поэзии Пушкин резко обособлял жеманный язык мещанской полуинтеллигенции, "язык дурного общества". Понятно, что областные этнографические особенности народной речи, узкие провинциализмы Пушкиным лишь в редких случаях включались в литературную норму. Из областных наречий и говоров Пушкин вводил в литературу лишь то, что было общепонятно и могло получить общенациональное признание. Пушкинский язык чужд экзотики областных выражений, избегает ненужных арготизмов. Он почти не пользуется профессиональными и сословными диалектами города, его средних и низших слоев. Пушкинскому языку в общем чужды резкое приемы социально-групповой и профессиональной диалектизации.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7