Стихии

тяготея, как всякие легенды, к историческому жанру, вместе с тем

соотносятся с календарной датой дня памяти святого и, связывая тем самым

два годовых цикла праздников – христианский и языческий – оказываются

включенными в циклическое время ритуала.

Особую группу представляют собой христианские легенды, в которых

действуют ветхозаветные персонажи (например, в русских «духовных стихах»,

представляющих собой легенды или апокрифы, спетые былинным стихом) и даже

бог и дьявол. Легенды этого рода также дополняют отличающуюся своей

историчностью христианскую мифологическую систему элементами дохристианской

мифологии. Действия в них переносятся во время, которое для христианства

выступает в функции мифологического (т.е. евангельское и ветхозаветное).

Как бы стремясь занять функциональное место мифа, эти легенды

непосредственно вторгаются не только в библейское время (время священной

истории), но и в собственно мифологическое, воспроизводя, например, сюжет

борьбы громовержца с его противником или историю творения мира. В этих

легендах отсутствует и сниженный статус персонажей. Так громовержца старого

мифа может замещать бог, а противника – дьявол. Показательно, однако, что

есть варианты легенд где громовержец трансформируется не в бога, а в Илью-

пророка. Встречаются и случаи, когда противник выступает под своим прежним,

дохристианским именем (или в результате инверсии получает имя самого

громовержца), но мыслится при этом дьяволом, громовержец же, обычно,

превращается в персонаж новой системы. Такие тексты (у которых снижен не

статус героев, а лишь ценность самого жанра), видимо, вызваны

необходимостью соотносить главные сюжеты с высшими уровнями системы или

воспроизвести сюжеты, немыслимые без главных персонажей этой системы. Таков

сюжет творения, широко представленный в так называемых «дуалистических»

космогонических легендах (например, в русской легенде о том, как дьявол и

бог создают мир: бог создает землю, дьявол – горы и т.п.). в типологическом

аспекте эти легенды сопоставляются с мифами о культурных героях

трикстерского типа (например, полинезийский Мауи), создающих острова и

т.п.; в функциональном же аспекте они представляют собой восполнение

дуалистичной структуры мифологической системы в условиях, когда

доминирующая система (христианство) лишено дуалистичности. Легенды этого

типа представляют собой одновременно и инновацию, и архаизм (так как данная

инновация по своей природе должна быть архаизирующей, восстанавливая в

позднейшей системе сюжеты и функции, которых ей недостает по сравнению с

более ранними). Несмотря на мифологическое время и соответствующих

персонажей, эти легенды все же кардинально отличаются от мифов тем, что

носят маргинальный характер в системе и не имеют непосредственной связи с

культом. Характерно, что ряд легенд о боге (или святых) и дьяволе включает

мотивы не креационные и этиологические, а, скорее, анекдотические.

Помимо легенд, действие которых происходит в историческом и

мифологическом времени, европейская традиция знает и легенды, протекающие в

абстрактном, неуточненном времени. Однако, как правило, время действия этих

легенд имеет определенную границу: не раннее конца евангельских событий

(т.е. установление данного порядка вещей и канонизации фигурирующих в

легендах святых, в отличие от легенд, рассказывающих об их прижизненных

деяниях). Впрочем, можно полагать, что с точки зрения самой легенды святые

выступают в ней подобно персонажам мифологического пантеона, т.е. как

существовавшие «всегда». Это – легенды, описывающие отношения святых с

людьми (жанр, противоположный демонологическому). Например, легенда о

святом Николае Угоднике, защищающем пахаря от Ильи-пророка. Интересно, что

такие легендарные по характеру эпизоды могут входить в сказку, подчеркивая

тем самым сходство этих двух жанров (вообще легенды этого типа часто

относятся к сказкам, во всяком случае, это имеет отношение к собирательной

практике).

В остальных отношениях легенды в европейской традиции сходны с

относимыми к жанру легенд текстами иных традиций. Особенно примечателен в

этом отношении круг текстов, которые относят то к легендам, то к преданиям

– легенды о населении предшествовавшем в определенной местности носителями

данной традиции. Эти тексты часто описывают существ, отличных от людей

(граница жанров легенды и предания для этих текстов зависят именно от

облика этих предшественников), и связаны с рубежом «доистории» и истории,

но истории данного места и данного коллектива, осознающего себя частью

большего – этнического – коллектива. В этом отношении они обнаруживают

типологическое сходство с описанными Сепиром легендами о начале рода или

племени. Прочие легенды уже переходят эту границу и располагаются в

историческом времени данного этноса, выполняя в европейской традиции

функцию исторических или квазиисторических жанров (опять-таки соприкасаясь

и пересекаясь с преданиями). В этом отношении они могут в значительной

степени приближать ко времени носителя и даже опережать его, продолжая

историческое время снова в мифологическое, т.е. эсхатологическое, но часто

соотнесенное с историческим (как пример – конкретное датирование конца

света или, во всяком случае, помещение его в обозримое будущее). С другой

стороны, эсхатологические легенды, в своей части, связанной с утопическими

картинами будущего, сходны и с легендами об утопических странах или

обществах, которые мыслятся как современные носителям традиции – например,

русская легенда о «Беловодском царстве» (для статуса легенды как

достоверного общения показательны случаи действительных поисков мест, о

которых сообщала легенда). Этот тип легенд, называемый «социально-

утопическим», соотнесен не просто с историей, но и с конкретной,

современной носителям, социальной ситуацией, и опять же граничит с жанром

преданий, так как может включать сюжеты, связанные вполне с историческими,

несакрализованными лицами, которым в данном сюжете отводится функция

восстановления попранной справедливости и установление утопического

благополучия (т.е. функция культурного героя, «переведенная» на язык

поздних социальных отношений). Таковы сюжеты, связанные со старцем Федором

Кузьмичом – Александром I и многие другие. Они целиком относились бы к

жанру преданий, если бы не касались утопических представлений о перестройке

всего порядка вещей (т.е. в сущности – эсхатологического мотива счастливого

завершения всей истории, ее конца и цели) и не содержали элементов

чудесного. Наличие этих элементов вполне возможно и в жанре преданий, но в

данном конкретном круге текстов имплицитно содержится мотив воскресения

героя (так в русской традиции легенда о Федоре Кузьмиче возникла именно в

связи со смертью Александра I), сопоставимый с будущим воскресением

культурного героя в мифологических и эпических традициях, что ставит их

ближе к жанру легенд.

2.1.2 КОСМОГОНИЧЕСКИЕ МИФЫ.

Космогонические мифы и космологические представления занимают особое

место среди других форм мифологического мировоззрения, поскольку описывают

пространственно-временные параметры вселенной, т.е. условия, в которых

протекает существование человека и помещается все, что может стать объектом

мифотворчества. Космологические представления концентрируется прежде всего

вокруг актуального состояния вселенной: структура мира – набор, связь и

функции его частей, иногда – их количественные параметры (синхронический

аспект описания космоса). Космогонические мифы описывают, как возникла

вселенная (диахронический аспект). Актуальное состояние вселенной в

мифопоэтическом мышлении связывается воедино с ее происхождением как

следствие с причиной; ибо определение и объяснение состава мировоззрения и

роли, которую играют в нем его объекты, равнозначно ответу на вопрос ''как

это возникло'', описанию всей цепи порождения этих объектов (''операционная

связь'' синхронического и диахронического описаний). Таким образом, эти

аспекты представляют лишь два проявления одной сущности: то, что порождено

в ходе создания и устроения космоса, и является его составом; все, что

входит в состав космоса, возникло в ходе его развития. Но космологические

представления не полностью выводимы из космогонических мифов и

реконструируются отчасти при анализе ритуалов, языковой семантики и т.п.

Сфера космологического и космогонического для мифопоэтического

сознания очень широка, поскольку оно отождествляет (или, по крайней мере

связывает, чаще всего однозначно) природу (макрокосм) и человека

(микрокосм): человек создан из элементов мироздания, или

наоборот,–вселенная происходит из тела первочеловека. Будучи подобием

вселенной, человек – один из элементов космологической схемы. Сфера

социального, структура и механизм деятельности человеческого общества

(''мезокосма'') также определяются с точки зрения мифопоэтического сознания

в большой степени космологическими принципами и аналогиями, которые

являются, фактически, внутренними характеристиками социума, – в то время

как профанический уровень жизни человека не входит в систему высших

ценностей мифопоэтического сознания. Только в сокрализованном мире

существуют и известны правила его организации, структура пространства и

времени. Вне его – хаос, царство случайного. Переход от неорганизованного

хаоса к упорядоченному космосу составляет основной смысл мифологии,

содержащийся уже в архаичных мифах творения (где речь идет о происхождении

не космоса в целом, а тех или иных животных, явлений природы и т.п., т.е.,

так или иначе, о достижении природной социальной упорядоченности), и

эксплицитно выраженный в космогонических мифах характерных для более

развитых мифологий. Лишь с оформлением социальных институтов, свойственных

данному коллективу, и с появлением особой культурной традиции (началом

«исторической эпохи») можно говорить о материале, осознаваемом не как

космологический и уже не перерабатываемом космогоническим мифом. Но и за

пределами «мифологической эпохи» космологическое мировоззрение и

совокупность выработанных в его пределах операционных приемов продолжает

оказывать сильное влияние на способ интерпретации собственно не

космологического материала, сохраняет значение образца и модели

космологических представлений и космогонических мифов в значительной

степени предопределили структуру и форму других мифов, трактующих вопросы

происхождения, причинности и т.п. (этиологические мифы), и многие

фольклорные жанры (предания, легенды, саги, мемораты и т.п.).

Как пространство, так и время для мифопоэтического сознания

негомогенны. Высшей ценностью (максимум сакральности) обладает та точка в

пространстве и времени, где совершился акт творения, т.е. «центр мира» и «в

начале», т.е. само время творения. Космогонические мифы и космологические

представления связаны с этими координатами, задающими схему развертывания

всего, что есть в пространстве и времени, организующими весь

пространственно-временной континуум. Ритуал, особенно календарный (прежде

всего основной – годовой, отмечающий переход от старого года к новому),

также соотнесен с ним. Ритуальный годовой праздник воспроизводит своей

структурой ту порубежную кризисную ситуацию, когда из хаоса возникает

космос. Космологический код в архаичных культурах обладает особенно

большими разрешающими способностями; сами космологические классификаторы

обнаруживают часто тенденцию к персонификации и вхождению в мифологические

мотивы. Наконец нужно подчеркнуть, что и в космологических представлениях,

и в космогонических мифах все время обыгрывается тема торжества в двух

вариантах – положительном «это есть то», и отрицательном «это не есть то».

Эти самые общие космологические принципы объясняют довольно значительную

однородность космологических представлений об устройстве вселенной в

подавляющем большинстве мифологических традиций.

Космогонические мифы часто начинаются с описания того, что

предшествовало творению, т.е. небытия, как правило, уподобленного хаосу.

Тексты этого рода в самых разных традициях отличаются исключительным

однообразием: описывающий состояние до творения помещает себя в эпоху,

когда космос и все его части уже созданы. Таким образом, описание

поэтапного возникновения и развития космоса дается из точки, являющейся

итогом восстанавливаемого процесса развития мироздания, который

представляется чем-то, что не может быть превзойдено в дальнейшем, но может

продолжаться во времени или даже быть перечеркнутым в случае космической

катастрофы. При этом описание хаоса на языке «артикулированного» космоса

предполагает серию негативных положений относительно основных элементов

космического устройства. Сравните «Не существовало еще небо и не

существовала еще земля. Не было ни почвы, ни змей в этом месте. Я сотворил

их там из Нуна, из небытия. Не нашел я себе места, на которое я мог бы так

встать…» (гелиопольская версия древнегреческого мифа творения); «это –

рассказ о том, как все было в состоянии неизвестности, все холодное, все в

молчании; все бездвижное, тихое; и пространство, и небо было пусто… Не было

ни человека, ни животного, ни птицы, ни рыб, крабов, деревьев, трав, не

было лесов… Не было ничего соединенного…не было ничего, что могло бы

двигаться…не было ничего, что могло бы существовать…» («Пополь-Вух»

Центральная Америка). Сходная картина представлена в скандинавской,

ведийской, шумерской, аккадской, греческой, сибирской, полинезийской и

многих других мифологиях.

Тексты другого рода, наоборот, не акцентируют внимание на эпохе до

творения, а непосредственно начинаются с серии утверждений о

последовательном сотворении частей мироздания (хотя подобное описание может

включаться и космогонические мифы первого типа). Элементы, или стихии, –

как правило, огонь, вода, земля, воздух, к которым иногда добавляется пятая

стихия, условно соответствующая эфиру, – образуют первичный материал

строительства космоса (возможны модификации, как в скандинавской мифологии,

где мир возникает от взаимодействия огня и воды с холодом). Смешанные и

неразделимые в хаосе, они разъединяются и «очищаются». Это разъединение

скрытых в хаосе стихий представляет собой один из элементарных

космогонических актов, которые совершаются при космогенезе (каждый из них

может воплощаться в серии разных действий – мотивов). К числу основных

космогонических актов относятся, кроме того: установление космического

пространства (разъединение неба и земли); создание (установление)

космической опоры (сотворение первой тверди среди первоначального океана,

специализированных вариантов опоры – мировой горы, мирового дерева и т.п.,

или укрепление на небе солнца); посредничество в пределах созданного

космического пространства между космическими зонами (осуществляемое богами,

нисходящими на землю или в подземное царство, жрецами, шаманами, иногда

даже непосвященными, попадающими на небо или спускающимися в преисподнюю);

наполнение пространства божеством элементами – стихиями, конкретными

объектами (ландшафт, люди, животные, растения), абстрактными сущностями

(космическая ткань, дым, тень и т.п.); сведение всего сущего к единому и

выведение всего из единого (сравните мотив золотого зародыша, мирового

яйца, первоэлемента с одной стороны, и мифологический образ вселенной как

единого божества, с другой) и т.д. В своей совокупности эти акты

представляют собой как космогонический процесс, так и его результат

–сотворенный космос, его состав и параметры. Порядок сотворения мира

соответствует следующей идеальной схеме: хаос – небо и земля – солнце,

месяц, звезды > время > растения > животные > человек > дом, утварь и т.д.

Таким образом, космогонические мифы описывают становление мира как

результат последовательного введения основных бинарных оппозиций: небо и

земля и т.п. и градуальных серий, основанных на постепенном возрастании или

уменьшении какого-либо признака: растения > животные > люди.

Порядок творения подчеркивается часто введением числовых показателей,

которые относятся или к порядковому номеру этапа творения, или количеству

элементов мироздания, возникающих на данном этапе его развития. В идеальной

схеме оба эти варианта сводится к одному, имеющему примерно следующий вид:

«один объект на первом шаге порождает два объекта» – «два объекта на втором

шаге порождают три объекта» – «три объекта на третьем шаге…» (такая форма

находит подтверждении в безразличии к размежеванию количественной и

порядковой функции чисел в ряде архаичных культур, например в китайской

традиции). Указанная структура основана на мифопоэтической логике схем

порождения, зафиксированных во многих мифах творения например, шумерская,

где Номму, праматерь всего сущего, порождает гору, на которой обитали Ан

(небо) и Ки (земля); они порождают Энлиля, хозяина земли, основателя

Ниппура. В наиболее полном виде подобная схема представлена в начале Книги

Бытия: «и сказал бог: да будет свет… и отделил бог свет от тьмы. И назвал

бог свет днем, а тьму ночью…день один. – и сказал бог: да будет твердь

посреди воды… и создал бог твердь и отделил воду… и назвал бог твердь

небом… день второй…» и т.д. вплоть до седьмого дня; в исходной ситуации

«земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездной». Подобным же образом,

но без числового упорядочения построена гераклеопольская версия мифа о

сотворении мира, где объекты появляются в следующем порядке: небо и земля;

воздух; растения, животные, птицы, рыбы; свет; молельня; князья… Иногда

порядок творения подчеркивается не только числовыми показателями, но и

чередованием вопросов и ответов, отсылающим нас к практике основного

(годового) ритуала. Сходная ситуация в ведийских брахмодья–словесной части

ритуала, построенной как серия загадок и отгадок на космогонические темы.

Подобные схемы определяют космогонические мифы и в традициях не прошедших

через стадию литературной обработки. Так, широко распространенный в Евразии

и Северной Америке космогонический миф, в котором творцом мира выступает

гагара, строится в соответствии с принципом: ныряет в море одна птица и

остается там один день. Потом ныряют две птицы и остаются там два дня и

т.д. Наконец, ныряют в море семь птиц и остаются там семь дней, в

результате чего был сотворен мир. Таково строение космогонических мифов в

отношении последовательности этапов творения и содержания каждого из них. В

целом космогонический миф соответствует сюжетной схеме, в которой движение

осуществляется в следующих направлениях: от прошлого к настоящему, от

божественного к человеческому, от космического природного к культурному и

социальному, от стихий к артефактам (вещам и соответствующим институциям),

т.е. внешнего и далекого к внутреннему и близкому.

Для типологии космогонических мифов существенен еще ряд параметров.

Один из них связан с ответом на вопрос «как произошло творение?». «Нулевое»

значение этого параметра – ответ «так и было» (без каких либо мотивировок и

объяснений). Происхождение космоса или его частей предстает как превращение

тех или иных объектов в другие (австралийские тотемные предки, свершив свой

маршрут и «утомившись», спонтанно превращаются в скалы, холмы, деревья,

животных); пространственное перемещение, добывание или похищение у

первоначальных хранителей (гагара, утка, нырок и т.п. добывают грязь или

ил, из которых возникает мир, как в мифах народов Сибири, бурят,

американских индейцев); изготовление демиургом или богом – творцом

(наиболее типичный пример – библейская космогония, где бог с самого начала

выступает как единственный творец и мироустроитель, и все стадии творения –

«шестидневье» – суть акты его творческой воли; в религиях Востока –

маздеизме, манихействе, богомильстве – образ творца двоится: добрый и

мудрый творец создает все хорошее, полезное для человека, а его злой

соперник вредное и дурное). Широко распространен мотив биологического

порождения космических объектов, богов и людей творцом (космогонический

процесс предстает при этом как цепь рождений богов, моделирующих те или

иные природные объекты, и нередко связан, в этом случае, со сменой

поколений богов и борьбой между ними, как в аккадской, западно-семитской,

хетто-хуритской, греческой мифологиях). Порождение осуществляется часто

каким-либо необычным способом: из частей тела творца (иногда сам творец при

этом исчезает, превращается, гибнет – приносит себя в жертву или его

убивают другие боги), путем изрыгания (египетский Атум, проглатывающий

собственное семя и изрыгающий Шу и Тефнут), и нередко представляется как

своеобразное извлечение объектов божеством из себя. Физическому порождению

очень близко порождение предметов путем их словесного называния, поскольку

последнее есть некая духовная эманация божества, а не творение из ничего

(египетский Птах создает мир «языком и сердцем»); мотив возникновения

вселенной по приказу (серия приказов в мифе маори), в результате которых

совершаются основные космогонические акты, или мифы индейцев хайда, где

подобные приказы отдает ворон. Перечисленные способы творения («порождение»

в широком смысле слова) воспринимаются мифопоэтическим сознанием как

эквивалентные, они часто сочетаются друг с другом или один в другой

(возникновение мира благодаря вращению или увеличению земли в мифах

индейцев хайда, луисеньо, сенека, помо, виннебаго и др., а также создание

вселенной путем последовательного наращивания слоев, как в ацтекской

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7