Книга: Россия и Северный Кавказ в дореволюционный период: особенности интеграционных процессов

Пленение Шамиля в 1859 г. и завершение Кавказской войны в 1864 г. происходят в период социального кризиса в России, что в целом представляет собой известное исключение из правил. То есть, успех военных кампаний - это атрибут восходящих фаз циклов и состояний относительной гармонии. Не случайно, что для современников завершение войны, казавшейся бесконечной, выглядело неожиданно скорым. 21 мая 1864 г., когда капитулировали убыхи в урочище Кбаада, считается датой окончания Кавказской войны. Однако, хотя войну и признали оконченной, «… но она никак не кончалась – отдельные очаги сопротивления русским властям сохранялись до 1884 года» (1). Таким образом, окончательного успеха удалось добиться как раз на восходящей фазе цикла, в состоянии близком гармоничному, что можно признать типичным.

На наш взгляд, не может быть решена проблема истории присоединения горцев Северного Кавказа в контексте вопроса: было ли оно добровольным или нет? То же самое относится и к проблеме освоения Россией Северного Кавказа: колониализм это или не колониализм? При такой постановке вопроса любой исследователь найдёт требующиеся ему доводы и стоящие за ними направления историографии.

Все аргументы противников трактовки процесса расширения российских границ как колониального сводятся к сравнению этого явления с аналогичными процессами на Западе. Разумеется, что Россия во многом иначе строила свои отношения с завоёванными (или добровольно присоединившимися) народами, чем, например, современные ей Англия или Франция. Но почему в качестве критерия оценки должен быть избран собственно западноевропейский колониализм? Потому, что он признан классическим? Позволим себе усомниться в том, что Россия, представляющая собой самобытную и даже уникальную социокультурную общность, историко-культурный тип, а, по мнению многих, – цивилизацию, должна была следовать по пути Запада и быть подобной ему. Колониализм, как и многое другое, имел в России свои особенности, условно говоря, своё лицо. Европейский колониализм может быть определён как экономический, а российский как социокультурный. Средства и условия достижения своих колониальных целей в Европе и России были в главном схожи: а) государственная основа (поддержка); б) избыточное население; в) армия; г) политические методы; д) использование внутренних противоречий колонизуемых народов и некоторое другое. Существенные различия имели конечные цели. Европейские метрополии рассматривали свои «заморские» территории, прежде всего, как источник благосостояния жителей своих государств, а также один из способов интенсивного развития своей экономики. Россия в период становления государственности и формирования основ историко-культурного типа не знала «стиснутости» европейских границ и, соответственно, географической оторванности колонизуемых территорий. Этнокультурные связи переселенцев не прерывались, а распространялись, главным образом, на восток и на юг от мест их исторической родины. Процесс становления российского суперэтноса, впитавшего множество этнических групп, причём далеко не всегда славянского происхождения, определил экстенсивный характер российского колониализма. Применение термина «экстенсивный» к явлению колониализма имеет некую долю условности, однако, с учётом способа расширения этнического ареала русских, а также заметных этнокультурных ассимилятивных тенденций в способах построения данного суперэтноса, вполне допустимо. Другими словами, если для Европы важны были деньги, то для России – земля, а точнее говоря, пространство.

Таким образом, вопрос не в том, добровольно или принудительно оказались в составе России горские народы? Заинтересованный в предзаданных выводах исследователь найдёт здесь как одно, так и другое. Вопрос в том, во-первых, как действовали российские власти по отношению к горскому населению после кавказской войны и какие способы его интеграции в российское историко-культурное пространство они находили и применяли; во-вторых, какое значение российскими властями придавалось сохранению этнокультурной самобытности автохтонного населения Северного Кавказа? Надо полагать, что именно эти проблемы и стоящие за ними процессы следует считать действительно важными в судьбе горских народов в рамках российского государства.

В восходящей фазе социального цикла российское государство и его соответствующие структуры наиболее интенсивно используют «мирные средства» распространения и закрепления на новой территории доминант российского типа культуры. Происходит это не только посредством известной «народной» колонизации, но и путём формирования новых социокультурных связей и ориентиров, в которые местные народы рано или поздно  должны будут включиться. В этом числе, расширение российского правового пространства, административные преобразования, сфера просвещения и образования, торгово-промышленная деятельность и др.

Для того, чтобы ответить на поставленные выше вопросы и понять характер и специфику последнего малого цикла периода империи (применительно к вынесенному в заглавие тезису), надо затронуть такие проблемы, как мухаджирство; земельный и правовой аспекты устроения оставшихся горцев; проследить динамику переселения на Северный Кавказ и основные потоки миграции; выяснить место казачества и горцев в модернизирующемся регионе.

С.Г. Кудаева отмечает, что изучение мнений различных авторов позволяет выделить четыре основные причины мухаджирства: колониальную политику царизма, делавшую невозможным дальнейшее проживание на Кавказе «не истреблённых полностью в ходе Кавказской войны» коренных этнических групп; «провокационная по отношению к горцам и реваншистская по отношению к России политика Турции», видевшей в массовом переселении свои выгоды; «колонизаторские устремления и происки западных держав (Англии и Франции)»; причины, связанные с особенностями общественных отношений и уклада горцев (2). В целом с этими выводами можно согласиться: в сжатом виде они показывают основные составляющие спектра причин мухаджирства. Касаясь последнего тезиса, очевидно, следует пояснить, что отток населения Северного Кавказа совпал с началом пореформенного периода, главной составляющей которого была отмена крепостного права в России. Зачастую, горская знать покидала родину, с той целью, чтобы сохранить своё право на крестьян. Мотивация последних как раз и может быть в значительной мере объяснена упомянутыми особенностями уклада и общественных отношений, точнее, системой представлений о них. Этот мотив в период мухаджирства получил распространение не только среди тех этнокультурных групп региона, где феодальные отношения были сравнительно высоко развитыми. С.-Э. С. Бадаев отмечает, что если в Кабарде и Осетии феодалы пытались уйти в Турцию, чтобы сохранить свои привилегии, то чеченские старшины, напротив, стремились заполучить феодальные регалии (3).

Надо подчеркнуть, что переселение в Турцию приобрело массовый и организованный  характер с рубежа 1850-1860-х годов, однако факты переселения горцев в Турцию имели место и до этого периода (4). Отдельные исследователи, соглашаясь в целом с более ранними сроками мухаджирства, особое внимание обращают на период с конца XVIII  по середину XIX в., «… так как именно тогда происходили события, наиболее сильно отразившиеся на истории горских народов» (5). Таким образом, какие рамки и периоды переселения мы не выделяли бы, надо признать, что именно Кавказская война, а стало быть, и имперские интересы России сыграли в его истории наиважнейшую роль.

В 1857 году начальник главного штаба Кавказской армии генерал Д.А. Милютин в своей докладной записке излагает план переселения горцев, который для нашего исследования необычайно важен и показателен. Милютин предлагает переселять горцев из мест их постоянного нахождения на Дон, что приблизило бы «нас … к главной цели, т.е. развития русского населения на северной покатости Кавказского хребта до решительного перевеса его над живущими там племенами азиатского происхождения. Не обращая там горцев в казаки, нужно устроить из них на Дону особенные поселения вроде колоний. Мы должны тщательно скрывать эту мысль правительства (подч. мной – В.Ш.) от горцев, пока не наступит пора для исполнения её» (6). Не будем фантазировать о сроках исполнения этих замыслов, а также о том, какое время оказалось наиболее удобным для их осуществления. Только резюмируем суть приведённой идеи: главной целью правительства была русификация региона, важнейшим средством достижения которой была массовая депортация местного населения «азиатского», а значит чуждого в мировоззренческом, а стало быть, и в конфессиональном отношении населения. Конечно, следует добавить: «по мнению Д.А. Милютина». Однако не будем забывать, что это мнение начальника штаба армии, призванной покорить Кавказ, а не безвестного разночинца или ссыльного декабриста. Эту идею поддержал и главнокомандующий Кавказской армией А.И. Барятинский. Однако дальнейшее её обсуждение заставило командование отказаться от планов переселения горцев на Дон. Надо подчеркнуть, что главными мотивами этого решения стала дороговизна данного мероприятия и опасение совместного выступления горцев против России, включая даже тех, кто был миролюбиво настроен. Другими словами, цель оставалась прежней - не подходили методы, очевидно, что время для них ещё не настало. В условиях, когда сопротивление горцев продолжалось, нужна была более продуктивная и, самое важное, менее дорогая в финансовом отношении идея. В начале 1860 года Барятинскому удалось убедить царя, что таким методом может стать выселение части кавказских горцев в Турцию (7). «Официально выселение горцев в Турцию, как военная и политическая мера, началось в 1862 году, когда состоялось утверждение постановления Кавказского комитета по этому вопросу» (8). Переселение горцев в Турцию рассматривалось как мера по скорейшему окончанию Кавказской войны, а также способ избавиться от той части населения, которая могла бы помешать распространению на этот регион российского правового пространства, или, как сказано в аутентичном источнике,  «установлению российской юрисдикции» (9).

Российское государство не выселяло насильно горцев с мест их исторической родины, но создавало все необходимые условия для того, чтобы они сами её покидали. В число таких входят: а) правовые и социальные изменения, которые, хотя и в щадящей форме, и постепенно, но должны были затронуть горцев (гораздо большее влияние на решение о переселении оказывали не столько сами изменения, сколько слухи о них (10)); б) финансовая поддержка переселений на раннем этапе мухаджирства; в) стремление царских властей переселить горцев на равнину, перемежая их поселения с казачьими. И об одном факторе необходимо сказать отдельно, так как он не относился к числу намеренно привносимых в жизнь горцев трудностей и страхов, но являлся таковым по существу: русские были иноверцы.

Обращает на себя внимание тот факт, что после окончания Кавказской войны большую часть переселенцев-горцев в Османскую империю составили представители как раз тех этнических групп, которые не входили в имамат Шамиля. Процент переселенцев из Чечни и Дагестана был ниже, чем из других районов Северного Кавказа, а это значит, что в местах своего исторического проживания оставались те представители автохтонного населения, личностное становление которых происходило в условиях острого вооруженного конфликта. Государство Шамиля, несмотря на сравнительно недолгий срок существования, система мер правового и этического характера, опираясь на религиозный фанатизм, оказали на горцев огромное влияние. «Еще в 1842-1843 гг. русские источники утверждали, что произошли большие изменения в поведении и моральных устоях горцев, в особенности чеченцев» (11). Надо добавить, что отток в Турцию чеченцев был меньшим, чем других этнических групп. Заметным было число возвратившихся.

Недостаток земли, а после окончания Кавказской войны недостаточная обеспеченность прав на землю объясняют лёгкость, с которой чеченцы уходили в горы для борьбы с русскими властями, а позднее пополняли ряды желающих переселиться в Турцию (12).

В 1865 г. в течение  лета покинули родину 5000 семей чеченцев. В 1871 г. возвратилось более 1,5 тыс. чел (13). Сведения о чеченцах, покинувших Северный Кавказ, приводятся в семьях, что затрудняет более или менее точный анализ соотношения уехавших и вернувшихся. Можно предположить, что 5000 семей - это число колеблющееся в широком диапазоне (от 20 до 35 тысяч человек). Если брались в расчет малые семьи.

Для сравнения: «Всего с Западного Кавказа, по официальным сведениям за 1863-1864 гг., в Турцию ушло 321 тыс. человек. В целом из Кубанской области в 1858-1864 гг. переселились 398 тыс. адыгов, абазин и ногайцев» (14).

В течение 1860-1861 гг. в Турцию переселилось 941 кабардинское семейство (10 343 чел.); в 1865 из Терской области уехали 4 989 семейств (23 057 чел.). Движение за переселение в Турцию было и в Дагестане, но самый большой размах оно получило в Абхазии (15), а также, надо полагать, и на Северо-Западном  Кавказе. «Анализ этнического и количественного состав махаджиров (с учётом имеющийся статистики) подтверждает, что 57 человек из каждых 100 переселившихся горцев были адыгами» (16).

По общей численности горцев, переселившихся в Турцию, имеются разные оценки. Например, Р. Гожба приводит такие сведения (по адыгам, абхазам, убыхам, абазинам, чеченцам, ингушам, аварцам, лезгинам, осетинам, карачаевцам, балкарцам): от 1 800 000 до 3 097 949 человек (17). В «Истории народов Северного Кавказа» об этом сказано обтекаемо: «… точно установить число переселившихся трудно. Дворянский историограф Кавказа А.П.Берже допускал цифру около полумиллиона человек и считал, что она, возможно, даже занижена. Некоторые историки допускают (впрочем, без доказательств), что выселилось 900 (и более) тыс. человек» (18). Таким образом, оценки числа переселенцев сильно разняться, и, действительно, согласиться можно только с тем, что точную цифру покинувших родину горцев установить не удастся.

Отношение царской администрации на Кавказе к процессу переселения горцев в Турцию хорошо прослеживается в «разъяснении» графа Евдокимова князю Орбелиани, всерьез озабоченному тем, что если переселение из Кабарды пойдет и далее такими темпами (май 1861 г.), то, похоже, кабардинцы уедут все поголовно. На что Евдокимов замечает: «Уменьшение вредного народонаселения избавит нас от многих хлопот… Не жалейте об уходе 442 семейств, но если бы их ушло и вдвое больше, так от этого ущербу для края не будет… Что же касается до угрозы, будто уйдет все народонаселение, то если бы это и свершилось, так оно бы кроме удовольствия принесло бы нам еще существенную пользу» (19).

На начальном этапе переселения царские власти создавали все условия для отъезда горцев в Турцию, а также пытались организовать встречный процесс переселения части балканских славян-христиан. В 1861 году с просьбой о переселении обратились 4 тысячи семей (20). 20-го февраля 1862 года Особым комитетом было принято в целом положительное решение, содержавшее, впрочем, некоторые оговорки. Так, некрасовцам разрешено было переселиться только с условием зачисления в казаки; армян, греков и других христиан-неславян переселить в том случае, если они не потребуют «никакого способа поселения», а черногорцев от переселения попытаться отговорить (21).

Масштабы эмиграции оказались неожиданными для  российских властей, и поэтому уже к 1865 году стали предприниматься меры по сокращению числа переселенцев, а также попытки и вовсе его остановить. «Во взглядах на ситуацию господствовала точка зрения, что страна очень долго не сможет наполнить край людскими ресурсами и такой исход не отвечает государственным интересам. Подобная неуверенность … привела к продаже Аляски, что относится, безусловно, к числу крупнейших геополитических неудач, так же как и наметившееся масштабное переселение горцев в предел Турции» (22). Однако, несмотря на все способы удержать горцев от переселения, остановить его в полной мере не удавалось отчасти из-за их недоверия русским властям, а отчасти из-за непрекращающейся пропаганды турецкой стороны (23). Вследствие этого, как отмечает тот же автор, выезд горцев продолжался ещё и в конце XIX века, в то же время, Н.Г. Волкова в упоминавшейся работе верхней границей периода мухаджирства определяет начало Первой мировой войны (24).

Для того, чтобы понять масштабы переселенческого движения горцев в пределы Османской империи, можно сравнить его с численностью депортированных народов Северного Кавказа в 1944-1945 годах. Количество спецпереселенцев с Северного Кавказа в годы Великой Отечественной войны известно более или менее точно: на 1 октября 1948 г. их число составляло 575 678 чел. (25). Согласно приведённых здесь сведений, число переселившихся в период мухаджирства как минимум такое же. При этом число в полмиллиона человек считается явно заниженным. Боле современные оценки допускают цифры, превышающие 3 миллиона человек. Трудно говорить о процентах и соотношениях числа мухаджиров XIX века и спецпереселенцев ХХ. Однако можно утверждать с полным основанием: а) по числу покинувших родину они были вполне сопоставимы (хотя, скорее всего, мухаджиров было гораздо больше); б) по ущербу для этнокультурного развития соответствующих народов переселение вт. пол. XIX – нач. ХХ вв. можно отнести к числу невосполнимых утрат.

Даже в середине ХХ века многие населённые пункты после депортации местного населения оказались заброшенными, сельское хозяйство (особенно в горных районах) было низкопроизводительным, а то и вовсе убыточным. Что же говорить о пореформенном периоде, когда к концу века на территории Северного Кавказа осталось самое большее около половины испокон века проживавшего здесь населения. По данным переписи 1897 г. в целом местное население Северного Кавказа составляло 622 718 человек. Это население занимало преимущественно сельские районы региона. Например, среди кабардинцев доля сельского населения составляет 99,6 %, среди чеченцев и ингушей, соответственно, 99,7 и 99,2 %, у осетин равнялась 96% (26).

Таким образом, становится понятной озабоченность российской государственной власти масштабами переселения, а попытки его приостановить вполне объяснимыми. Каковы же были способы и методы обустройства остававшегося населения в системе приемлемых для российской государственной власти правовых норм и социальных отношений? Насколько окончание Кавказской войны изменило положение горцев?

В прокламации чеченскому народу Кавказского Наместника князя А.И. Барятинского, датированной 1860-ым годом, условия пребывания кавказских горцев в российском подданстве выглядят достаточно привлекательно. Народам «покорённых Чечни и Дагестана» гарантировалось свободное вероисповедание; они освобождались от воинской повинности; земли, которые принадлежали горцам до начала военных действий, возвращались им безвозмездно (кроме занятых под воинские части и т.п.); судопроизводство должно было основываться на мусульманских традициях; от налогов и податей горцы освобождались на пять лет и на тот же срок от выставления милиции; им гарантировалась свобода ремесленной и торговой деятельности (27).

Вместе с тем, следует обратить внимание, во-первых, на временный срок действия двух пунктов (курсив); во-вторых, на отдельные обязанности и предписания: ловить и выдавать беглых и преступников, при этом подчёркивалось - «… это главное, что мы от вас требуем, для вашего же собственного спокойствия» (28). Кроме того, горцам вменялось в обязанность содействовать прохождению русских войск по территории их обществ, а также рубить лес только в назначенных местах. Последний важный тезис прокламации мы приведём дословно: «Вы отныне должны быть убеждены, что ваша вера, ваша собственность и ваши обычаи остаются неприкосновенными. Один только обычай кровомщения, как противный Богу (Ш.В.: обратите внимание на обобщённый термин, лишённый конфессиональной нагрузки) и наносящий неисправимый вред лицам, должен быть уничтожен между вами. Каждый из вас, совершивший убийство вследствие канлы будет судим по русским законам и подвергнут наказанию по определению суда. Вы скоро сами поймёте пользу уничтожения этого дикого обычая и когда увидите, что Правительство твёрдо охраняет ваше спокойствие, станете просить сами об изменении некоторых и других обычаев ваших, не сообразных с настоящим положением вашим» (29). Очевидно из текста, что, по мнению Барятинского, представлявшего на Кавказе царскую власть, не только кровная месть не соответствовала «настоящему положению» горцев, но и ещё ряд обычаев, которые эта власть терпела, надо полагать, вынужденно и временно. Таким образом, изначально намечался вектор эволюции системы общественных связей и способов их регулирования у горцев, направленный на соответствие их «положению» после Кавказской войны. На примере кровомщения, «противного Богу», нелишне вспомнить, что этот обычай играл и положительную роль в условиях пёстрой этнической картины Северного Кавказа, выступая сдерживающим фактором в потенциально конфликтных ситуациях. Как не прискорбны были последствия мщения, стоит задуматься о том, сколько конфликтов не произошло из-за страха перед этим обычаем. Значимость кровной мести, например, в общественном быте чеченцев, оказалась настолько велика, что его не вполне удалось изжить и до сих пор, не говоря уже о 60-х годах позапрошлого века. Надо полагать, что не только этот тезис, но и ряд других, например, о выдаче и поимке беглых и т.п., был заведомо не выполним для большинства бывших подданных имамата Шамиля. Поэтому перспективы отстаивания российским государством своих интересов в среде новых подданных «вырисовывались» достаточно ясно. «Пунктиром» они уже намечены в запрете на кровную месть. То есть, сразу после окончания Кавказской войны российское государство давало понять, что в принципиальных вопросах оно будет исходить, прежде всего, из своих правовых норм, как сильно они не противоречили бы традициям горцев.

Последовавшие после окончания войны преобразования и реформы на Северном Кавказе затрагивали самые различные сферы и растянулись вплоть до начала Первой мировой войны.

Основной проблемой административных и судебных преобразований на Северном Кавказе стало то, что, во-первых, правительству так и не удалось преодолеть военизированный характер власти, восходивший к опыту Кавказской войны; во-вторых, сохранялись различия в реформаторской политике по отношению к казачьему, русскому и горскому населению (30). Вместе с тем, цель судебных и административных преобразований в отношении горцев с самого начала осознавалась и формулировалась предельно ясно. В отчёте по главному управлению наместника Кавказского за первые десять лет управления великого князя Михаила Николаевича (1873 г.) находим пояснение о том, что военно-народное управление у горцев в 1859 году предназначено для того, «чтобы путём временного сохранения в силе действия местных обычаев, адата и административного давления на оный подготовить горское население к замене этих обычаев правильным законодательством» (выд. мной – В.Ш.) (31). Осмелимся предположить, что под «правильным законодательством» подразумевается российское имперское законодательство, общепринятое для подданных государства. Таким образом, направленность правовых и административных преобразований, а также место горцев среди прочих подданных Российской империи были означены достаточно ясно и каких-либо исключений в будущем не предполагали. Однако и в начале ХХ века сохранялись горские словесные и шариатские суды, хотя кавказские чиновники самого высокого уровня неоднократно обращали внимание царя на их несоответствие «общественной жизни горского общества» (32).

Надо подчеркнуть, что с самого начала судебных преобразований в горских обществах наиболее важные уголовные дела не входили в компетенцию народных судов. Согласно Положению о порядке управления Терской областью (29 мая 1862 г.) к ним относились: 1) измена; 2) возмущение против правительства и назначенных от него властей; 3) личное неповиновение начальству и тяжкое оскорбление его; 4) разбой; 5) похищение казённого имущества; 6) убийство и поранение с увечьем (33). Все пункты, за исключением 4-го и 6-го, связанны с посягательством на государственные интересы, а если учесть, что «убийства и поранения» допускались к рассмотрению в народных судах только если не были совершены по политическим мотивам (34), то преимущественно уголовным можно признать только п. 4.

Преобразования в административной и правовой сферах, проводимые российским государством среди горского населения, были направлены на поэтапное включение новых подданных империи в её правовое пространство, без каких-либо исключений. Вступление России в фазу спада последнего малого цикла периода империи (начало ХХ века), нарастание в российском обществе тенденций, характерных для состояния острого социального кризиса, помешали реализации этих замыслов. Следует отметить, что включение горского населения Северного Кавказа в общегосударственное правовое поле происходит в восходящей фазе следующего малого социального цикла (кон. 1910-х – нач 1940-х гг.)., относящегося уже к советскому периоду. Поэтому можно сказать, что задачи, которые ставило перед собой царское правительство, были достигнуты в других социальных и политических условиях.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13